Мы поехали в дом лорда Говарда по его приглашению. За последние тринадцать дней полицией установлены два взлома флигеля с уникальным собранием древностей. Слава о его огромном состоянии, конечно, способствует интересу преступников, к тому же, последние публикации в научной прессе подробно описывают предметы коллекции, привезенные хозяином из Южной и Восточной Европы, а также Индии, Египта и Греции.

Холмс хмурится, равнодушно осматривает дом, но когда лорд Говард ведет нас в свою сокровищницу, немного оживляется. Ему всегда были интересны предметы искусства, особенно, оружие и живопись.

– А это жемчужина моей коллекции керамики, – лорд Говард подвел нас к небольшой витрине с темным киликом. Холмс все еще задумчиво рассматривал доспехи, развешанные на деревянных болванах. Хозяин обернулся к отставшему сыщику. – Мистер Холмс, мы вас ждем!

– Да-да,– Холмс нехотя присоединился к нам и встал позади Лестрейда.

– Перед вами так называемый килик – сосуд для винопития. Он вполне обычен по форме, но совершенно необычен по исполнению росписи. С той стороны, что вы видите, сюжет не отличается оригинальностью. Это Зевс. Он держит в руках посох и окружен другими богами Олимпа. Между ними простой разговор, которого мы, увы, не слышим. Но для вас, господа, – лорд сделал многозначительную паузу и сверкнул желтыми зубами в хитрой улыбке, – килик откроет свою вторую сторону. Я открываю ее вам для того, чтобы вы убедились, что это отнюдь не новомодная подделка, а уникальнейший экспонат. Только лишь сам сюжет скажет вам, что килик этот бесценен. Но предупреждаю вас и напоминаю, что нравственность древних была отнюдь не такой, какой является наша. Надеюсь, вы понимаете, о чем я.

Лорд Говард, достал из кармана связку ключей и открыл стеклянную дверцу. Осторожно взяв сосуд, он поставил его на стол.

– Вот оно – доказательство развращенности греческой цивилизации, - торжественно произнес он и отступил. Мы столпились у стола, рассматривая рисунок на внутренней поверхности сосуда.

– Боже мой, какая мерзость!– воскликнул Лестрейд.

– Да, да,– поддакнул лорд Говард. – Мерзость. Именно мерзость.

– Чудовищно! Ужасно! Кошмар! Отвратительно! – наперебой заговорили гости.

– Это настоящее произведение античного искусства, – совершенно серьезным тоном произнес мистер Лонг. – Я видал и похуже, но там были женщины. Но чтобы именно вот так, да еще и кхм…

– Теперь вы видите, насколько уникально мое собрание?! – воскликнул лорд, воздев руки к небу. – А теперь, господа, позвольте мне продемонстрировать вам истинную драгоценность из собрания господина Шлимана. Пройдемте в малый кабинет, – коллекционер открыл узкую дверь, наполовину скрытую гардиной. Гости последовали за ним.

– Что вы думаете об этом, Уотсон? – я подошел к Холмсу, склонившемуся над странным киликом.

– Я думаю, что хотят украсть не его. Кому в наше время нужна чаша для вина, да еще с таким непристойным рисунком?

– Ну, развратников много. Даже среди любителей древностей может найтись охотник до олимпийских забав.

– Думаете?

– Конечно, мы еще не видели драгоценности из Трои. Но исключать этот горшок нельзя.

– Это не горшок, Холмс. Это вполне романтичная вещь для влюбленных.

– Романтичная? Странные у вас представления о романтике, Уотсон.

– Обычные. Просто я много читал о древних обычаях. Вот, видите по краю небольшое затемнение? Это то место, откуда пьют. И это был целый ритуал: вы пьете, за вами пьет ваш возлюбленный, и это означает, что он вас целует. Понимаете? Поцелуй через чашу.

– Сакральный обряд или они так странно целовались? Или это чтобы никто не знал о порочной связи?

– И то и другое, хотя тогда порочным это вряд ли назвали бы.

– Да вы знаток, Уотсон! Тогда зачем такой рисунок?

– Думаю, это урок, что и как должно быть, чтобы получить божественное удовольствие. Хотя, насколько я помню, философы ратовали скорее за воздержание, чем за воплощение этого. Любовь должна быть платонической. Но это мое предположение.

– Я только одного не понимаю. Кому принадлежит вот этот третий орган? Как думаете, почему художник не дорисовал человека? И почему он перевернут? Наверное, потому, что два Зевса в одной чашке не поместятся.

– Вряд ли. Они бы просто еще раз написали слово "Зевс" и была бы понятна последовательность… Скорее, это тот искусственный орган, который встречается в описании вакхических оргий.

– Невероятно, Уотсон! Вы говорите о таких вещах и даже не краснеете!

– А вы разве покраснели? – я засмеялся.

– Нет. Меня это не смущает, – тут Холмс задрал нос, но я понял, что это опять чудеса его актерского мастерства и на самом деле он смущен. Поэтому я спокойно продолжил:

– Вот и меня тоже. Я врач, смею напомнить, так что читал и не о таком.

– Господи, как вы мне надоели со своими извращениями, Уотсон. Пойдемте дальше, – он толкнул меня в сторону малого кабинета лорда Говарда.

– Почему моими извращениями, Холмс? – я нехотя повиновался.– Я могу рассказать вам о весьма страшных и даже смешных и нелепых, но весьма распространенных случаях хирургических вмешательствах в экстраординарных случаях полового поведения.

– Нет уж, увольте меня от этого.

Я пропустил Уотсона вперед и еще раз с порога оглянулся на Ганимеда и Зевса. Значит, если я прикоснусь губами к тому месту, из которого он пил, я его поцелую. Интересная мысль, но слабое утешение. Это место смазано ядом.