ВЕРНУТЬСЯ НА ГЛАВНУЮ


  • слэш-приключения Шерлока Холмса

  • слэш-приключения инспектора Морса, инспектора Льюиса и инспектора Ригана

  • слэш-Вариант "Омега"

  • слэш-приключения Эркюля Пуаро

  • слэш-приключения и "Чисто английские убийства"

  • слэш-приключения команды "Звездного пути"

  • слэш-приключения героев других фандомов


  • слэш клипы

  • обои

  • Петр I+Александр Меншиков=фанфики от Sean


  • щелкайте на фото для увеличения

    Частная жизнь Шерлока Хомлса


    Название: На грани

    Автор: Jean-Paul

    Фэндом: Шерлок Холмс

    Герои: Шерлок Холмс/Джон Уотсон

    Рейтинг: G (?)

    Содержание: В фильме "Частная жизнь Шерлока Холмса" друзья часто ругаются, но в гостиной стоит их совместная фотография. Написано на клише "Уотсон не такого высокого роста как Холмс, но…"

    Дисклаймер: Эти герои не приносят мне дохода. Безумство поведения героев - на моей совести.


    Уотсон в отличие от Холмса красив. Рассматривая свое отражение, Холмс недовольно фыркает и берется за бритву. Скрёб, скрёб, скрёб. Уотсон посещает брадобрея в цирюльне напротив, и каждое утро возвращается пахнущий нестерпимым ароматом жасмина, от которого у Холмса начинает болеть голова. А если у него болит голова, он начинает искать поводы для едких острот. Господь благослови Уотсона, когда он это терпит, и черт бы его побрал, если некоторые шутки ему вовсе не по зубам и он обижается на них. Однако по-прежнему каждый раз тучи рассеиваются так же быстро, как с языка Холмса срывается "простите дорогой друг", но он все же тайно ждет, что дорогой друг выкрикнет "идите вы, Холмс, к дьяволу со своими шутками!" и хлопнет дверью. Холмс может быть жестоким. Уотсон может быть отчаянно смелым. И Уотсон может за десять минут собрать вещи - военная привычка все делать быстро и четко - и что тогда? Холмс продлит лицензию на частный сыск, обозначив новый статус сыщика без штата помощников, будет платить двойную плату за жилье, и, вероятно, так же быстро пойдет ко дну, как и намеревался в далеком прошлом. Их отношения дошли до грани, которую все быстрее хочется переступить. Скрёб.

    Широкая портьера убрана. К стене прибит холст с расплывчатым пейзажем, перед ним стол и плетеное кресло. Двое мужчин замерли перед фотографом. А ведь это Уотсон заставил его пойти к фотографу.

    День был пасмурный, без намека на какую-либо откровенную стихию - хоть бы дождь пошел, что ли! - они возвращались из Уорчестера, и вдруг Уотсон заявил, что хочет иметь их совместную фотографию. "Ну… если вы так хотите," - Холмс скорчил "крысиную морду", как он сам называл это выражение лица, зная, что Уотсон понимает ее как снисходительно-недовольную уступку, а вовсе не истину, которую Холмс отрепетировал еще в юности - ведь ему так хочется широко улыбнуться и сказать что-то вроде "Отличная идея, старина! Побежали!" Сам бы он никогда не предложил этого. Уотсон бы подумал, что Холмс окончательно свихнулся.

    Не заходя домой, они направились в мастерскую Ламберта. Уотсон не такого высокого роста как Холмс, но именно его фотограф усаживает в плетеное кресло, просит взять со стола книгу, Холмса же просит встать позади, но он, не задумываясь, встает сбоку, кладет руку на плечо приятеля, выставляет трость. Ламберт прячется под черной тканью, настраивает аппарат, потом говорит что-то про канарейку, и они с Уотсоном настораживаются, но потом понимают, что это так принято у фотографов - говорить про птичек, - за это время жизнь замирает на стеклянной пластине, и лица на снимке получаются странные: Холмс будто хочет что-то сказать, а Уотсон выглядит слишком строго и… он необыкновенно красив.

    Они заказали две фотокарточки, и теперь экземпляр Холмса стоит в его спальне на каминной полке, в окружении табакерок и ваз, чтобы как, например, вчера вечером, напомнить ему о возможности и необходимости перемирия. Уотсон опять наблюдал весь процесс разбавления некоей жидкости, бесцеремонно извлеченной Холмсом из саквояжа доктора, употребляемой истинно в лечебных целях, и вновь начал паковать вещи, крича, что ему надоело, что это невыносимо, что Холмс эгоист, что он не хочет хоронить своего друга, а Холмс, не повернувшись, заявил, что тот так говорит, пока не увидел недавно составленного завещания, "там, знаете ли, много всего такого, что вас весьма щедро отблагодарит за заботу обо мне, дорогой друг, и вы не только ничего не потеряете, если не считать одного сумасшедшего детектива, или, если угодно, назойливого педераста, отравляющего вашу жизнь, но и весьма хорошо наживетесь на публикации архивов покойничка, подправив то тут, то там пару деталей, или переврав все до единого факты, как вы обычно делаете в ваших развлекательных писульках для перезрелых впечатлительных барышень и мелких клерков - ваших постоянных читателей". И когда Холмс поворачивается к Уотсону, он понимает, что это был тот самый последний гвоздь, который он вбил в крышку гроба своей мечты в попытках излечится от болезненной страсти. Он забивал их один за одним год за годом, месяц за месяцем, и это растерянное лицо Уотсона, его застывшие глаза, приоткрытый рот, газета, скомканная в кулаке, развязавшийся пояс халата, и звенящая тишина, словно перед ударом молнии, неопровержимо это доказывали. Уотсон начинает дышать, сейчас из его уст вырвется его любимое ругательство "Вы негодяй!", и Холмс прячется за дверью своей спальни, позорно сбежав, как мальчишка, нагрубивший обожаемой и уже по-взрослому желанной няньке. И вот уже через дверь он слышит проклятия Уотсона и недовольное кудахтанье миссис Хадсон, помогающей собирать столь дорогую сердцу его друга дурацкую белиберду, которой набита их общая гостиная, вроде статуэток танцовщиц и фотографий индейских вождей и индийских раджей, и Холмс стоит в полутьме у камина, с фотографии на него с упреком смотрят карие глаза, закрученные концы усов его героя гневно топорщатся. Грань пройдена. Прошлая жизнь, так и не ставшая будущим, осуждает его.

    Уотсон без стука открывает дверь, держа парный снимок в руке, и, почти рыча, говорит: "Педераст вы или нет, мне плевать. Я ни на минуту не сомневаюсь, что вы отравите жизнь кому угодно. Я больше так не могу. Я уезжаю. Если вы измените свои манеры, я вернусь," - смелое, отчаянное заявление. Холмс закусив губу, кивает, продолжая смотреть на фотографию - теперь мир в их доме такая редкость. "Я изменю свои манеры," - шепчет он, взяв фотографию и проводя пальцем по запечатленному на ней лицу. - "Если вы будете ко мне добры. Я ведь болен." И медленно поднимет глаза. Примерно так, как делал когда-то в "Гамлете" в первой сцене с Клавдием - это имело большой успех. Как и сейчас. Уотсон вздыхает, его хмурое лицо делается еще более сосредоточенным, он кивает и делает шаг назад, закрывая за собой дверь. Холмс слышит разговор с миссис Хадсон, что вещи можно расставить обратно на свои места, слышит, как домовладелица начинает радостно причитать, как Уотсон ходит по гостиной тихо, стараясь искупить свой гнев. Холмс медленно выдыхает и ложится на кровать, заложив руки за голову. Так он и засыпает. Завтра будет новый день. Прошлое вновь становится будущим.

    Скрёб, мизинцем задрать нос, скорчить "крысиную морду", скрёб по губе, скрёб. Помазок в чашку. Еще пены. Скрёб. Новый день начинается мирно. Скоро Уотсон принесет на себе аромат жасмина той барышни. Нужно скорее излечиться от болезненной страсти. Еще одна попытка грядет. Скрёб.


    Fin

    ♂ вверх страницы