Название: Весна сорок пятого года

Автор: Jean–Paul

Категории: слэш

Жанр: angst

Фэндом: Шерлок Холмс

Герои: Шерлок Холмс/Джон Уотсон

Рейтинг: PG–13

Содержание: Будь проклята война. Квадратные скобки […] означают вырезку военным цензором.

Предупреждение: гипотетическая смерть персонажа.

Примечания: Годы жизни Шерлока Холмса 1854–1957 (по У. Барингу–Гоулду). Во всем мире красные маки аналогичны нашим красным гвоздикам, возлагаемым к памятникам погибших воинов.

Посвящение: Мне кажется, русские многое забыли.

Дисклаймер: Эти герои не приносят мне дохода. Безумство поведения героев – на моей совести.

"Красавицам Иде и Асе, замученным фашистами"
надпись на памятнике на старом еврейском кладбище

"Шерли, дорогая, будь мужественна и дождись меня". Я жду, милый друг, все еще жду. Перебираю коробку желтых писем. Бумага сухо шуршит, издавая то смех, то стон.

Газ? Пуля? Мина? Ничто не подтвердилось. Плен? Болезнь? Похищение? Я отверг все версии. Мое расследование потерпело окончательный крах к концу двадцатых. Пропасть без вести – глупейший поступок. Я держу маленький конверт на имя миссис Уотсон и считаю, сколько прошло лет, месяцев, дней. Тридцать лет, шесть месяцев и три дня проскочили, будто во сне.

А знаешь, наше поколение вымирает медленнее, чем нынешняя молодежь. И где же то слабоумие, которое ты предрекал в мои лучшие годы, дорогой доктор? Я не замечаю. Но, может, соседи считают меня выжившим из ума стариком? Они правы – я все время разговариваю с твоими фотографиями. Выглядит со стороны очень глупо.

Мы просто друзья. Я борюсь с людскими преступлениями, ты – с их болезнями. Я бездельничаю, ты сочиняешь. Мы просто соседи, но только до тех пор, пока ты не произносишь, обняв меня после долгой разлуки: "Я так скучал без тебя, Холмс". И я заключаю тебя уже не в дружеские объятия, а в греховные. Ты не отталкиваешь меня. Ты неожиданно меня целуешь. Мы перемещаемся в спальню, сбрасывая одежду на ходу – изголодавшиеся по ласке самцы. Наша жизнь меняется слишком быстро, чтобы мы могли оценить сладость перемен.

Госпиталь тронулся, что–то произошло, и его начальник, военный хирург Джон Х. Уотсон, исчез. Я искал твоего ординарца, рядового Дж.–М. Хьюго, но последняя запись о нем сделана через неделю после твоего "без вести". Ты вышел из операционной, закурил, приказал стоявшим поблизости солдатам вынести тело, пошел в сторону офицерской палатки, которую еще не собрали. Далее сведений нет. Фронт сдвинулся вперед.

Иногда мне кажется, что ты живешь во французском приюте для умалишенных, забыв, кто ты. Если бы это было так! Я проверил их все: когда кто–то совпадал по приметам, я мчался в Марсель, Лион, Руан, Богом–забытый–деревеньюж, но каждый раз это был кто–то другой. Я находил их родных, восстанавливал семьи, чтобы знать, что это точно не ты. Могли бы мы не узнать друг друга? Нет, у тебя слишком много особых примет. Но вдруг я ошибся? Они лежат без рук, ног. Тела, обоженные огнем и бледные, протравленные газом лица с неподвижными глазами и губами. И только не полностью обезумевшие головы способны назвать свое имя. Их единицы. И столь многие не способны. Их тысячи.

Они резали твои письма, вымарывали драгоценные слова, иногда целые страницы. Я знаю, чего тебе стоило объясняться эвфемизмами. Мы играли в "Угадай, где я?" и в "Найди меня". Последняя игра мне не удалась. Я проиграл, ведь у меня было слишком мало улик. Франция или Германия? Официально – Франция. Передавая или тыл? Пишут, что передовая. Ты – почти старик, который должен греть тылы, а исчезаешь на передовой. Как глупо! Никто из оставшихся в живых не помнит, когда видел тебя в последний раз. Та недостроенная палатка снится мне как маяк затерявшемуся в океане моряку. Я заключаю, что свидетели мертвы, как и ты.

"Наши войска движутся вперед, немцы отступают. Раненых много. Попадаются немцы, русские, австрийцы. О чем еще написать, дорогой друг? Я сплю от силы четыре часа, мне этого мало. Юная поросль врачей, которых взяли прямо со второго курса, ни на что не годны. Мы пьем спирт совсем как русские и работаем, как [] В этой деревне есть маленький замок. Если забраться на крышу донжона, в котором располагается офицерская часть госпиталя, будет видна река [] Ты снова угадал! Я действительно проезжал город [] красной кирпичной стеной, разделяющий его на старую и новую части. Передай моей жене, что я скучаю, и люблю ее от этого еще сильнее. Все ее подозрения о соперницах беспочвенны: здесь не на кого обратить внимание. Скоро мой день рождения, в качестве подарка я буду просить начальство об увольнении".

Ни ты, ни я никогда не были богаты. То, что мне удалось накопить, утекает в военное время с невиданной быстротой. Мед уже много лет спасает нашу семью. Ты был бы доволен тем, какой здоровый образ жизни мы ведем. Вот и живем долго.

Твоему сыну нужны деньги. Я даю, если тебе интересно. Он плут, и честен только со мной, как я надеюсь, но лишь оттого, что считает, будто я спятил, и ничего из его россказней не понимаю. А меня это устраивает, черт побери! Кровь его деда дала себя знать: сказка о сокровищах Агры – красивая мечта, до которой он пытается добраться. Есть надежда, что доберется: махинации с Южно–Африканской Торговой Компанией проходят удачно. К тому же, он продал твои рассказы американским киношникам. Фильмы имеют успех, показывая, как я, будто бы, борюсь с фашистами. Меня вновь хвалят в газетах, смешивая автора этих фантастических историй, играющего меня эмигранта капитана Рэтбоуна, и, собственно, самоё меня. Люди, люди…

У Джонни жена из тех, кого ты счел бы премиленькой. Она опять на сносях, и это оправдывает мальчика в его попытках заработать как можно больше. Надеюсь, они будут бывать у меня чаще, когда еще один Уотсон появится на свет. Знаешь, они оставляют здесь малышей на несколько недель. То есть, почти на все лето оставляют их со старым маразматиком. Такие безалаберные родители нынче!

"Передай жене, что я помню наше второе свидание, как будто это было вчера. И ее наряд, и вино, и даже официанта, который ходил вокруг нашего стола словно цапля. Шерли, милая, береги себя".

Второе свидание… Нет, ты поцеловал и обласкал меня на первом, на втором мы держались на почтительном расстоянии, будто боялись друг друга. Темно–серые в белую полоску брюки, которые ты ненавидел – вот что было на мне в тот день. Грязные от беготни по городу, с расплывшимися мокрыми пятнами: я хотел смыть грязь в уборной, но вышло только хуже оттого, что руки дрожали, и я все время оглядывался на входящих, будто нашкодивший мальчишка. Ты смеялся надо мной еще несколько лет, вспоминая, как кривилось мое лицо при взгляде на штанины. Официант цаплей расхаживал вокруг, мы смущались и от этого молчали. В молчании было больше, чем в болтовне всех предыдущих лет.

"Мы режем мясо живьем. Живьем шьем. Живьем убиваем. Сегодня под скальпелем четверо подряд испустили дух. Начало бомбежки совпало с последним. Меня утешает рядовой Хьюго, что этот солдат умер от страха. Фанерные чудища забрасывают нас бомбами, я сижу в [] мне тошно. Я бы хотел, чтобы Шерли об этом не знала, но ведь это неизбежно, верно?"

Дело Лея не интересно, я бы тут же забыл о нем, если бы не поездка в Шотландию. Запах проклятого дома помнится до сих пор. Убийца найден, мы остаемся на вторую ночь, и ты приходишь ко мне в спальню. И впервые зовешь меня детским именем "Шерли", а потом испуганно ждешь, как я отреагирую на это. Разве я не говорил, что оно мне нравится? Конечно, не говорил. Еще чего! Мне было трудно согласиться на полное падение, но ты всегда был мастером слова. Ты ведь тогда догадался, что ты – единственный? Так мы миновали помолвку, и на утро я осознал, что превратился в человека, обремененного семьей.

Я много раз спрашивал тебя, зачем ты идешь на войну. А ты замолкал и сверлил меня взглядом: "Ты не понимаешь?" – всегда вопрос, никогда утверждение. Я понимаю, я все понимаю. Ты будешь учить молодых, оперировать, смотреть смерти в лицо. Ты бежишь от меня, от надвигающейся старости, от ощущения невосполнимости потери любви. Какой же неверный материал – твои чувства! Я привык к тебе, а ты говоришь об охлаждении эмоций, которые мне неведомы. Я ощущаю мир по–другому. Просто без тебя мне скучно жить. Я должен знать, что ты существуешь.

"Дорогая Шерли! Мы вновь переезжаем. Фронт движется вперед, а мы [] С любовью, Д." Художественно вырезанное письмо. Верх, вырезанная середина и низ на тонких нитях боковушек. Листок достоин ножниц китайского художника.

Я выбираюсь из "Улья", как я теперь называю свой дом, еду в Лондон. Впервые за десять лет я обращаюсь к брату с просьбой. Прошу отозвать тебя с фронта. Он хмуро смотрит на меня и сухо отвечает, что сделает все возможное. Я не верю ему. Сжимаю его плечо, он презрительно сбрасывает мою руку. "Я вряд ли смогу помочь твоему, – он долго подбирает слово, – любовнику". Впервые за взрослую жизнь сжимаю зубы, чтобы не разреветься, как баба. Даже если я встану на колени, брат будет глух. Через две недели будет поздно.

Мой адрес всегда надписан твоей рукой четко. "Мистеру Ш. Холмсу для миссис Уотсон". Тебе было смешно, когда мы уславливались. Ты предполагал, что местные жители будут допытываться, когда же она приедет, твоя жена. Но они не задали ни одного прямого вопроса, все спрашивали, будешь ли ты писать роман об этой войне. Только последний конверт почтальон принес молча, и ушел, не прощаясь.

Ты танцевал с девушками все путешествие. Пароход пресекает Средиземное море. Мне душно. Ты не появляешься в моей каюте той ночью. Я знаю, ты утверждаешь свою мужественность. Первый день в Италии ты нервничаешь и прячешь глаза. Не надо, друг мой, не надо. Мы отдаляемся телами, но не душами, разве не так?

"За госпиталем увязалась собака – дворняжка с веселым нравом. С ней любят играть, а я все время напоминаю солдатам не давать ей человечину. [] Скоро будем в []"

Она умерла без меня. Когда я вернулся, место в твоем сердце вновь было свободно. Кажется, ты специально скрыл от меня Джонни, чтобы я узнал о нем по уликам. Я осознал через две трубки. Правда, я тугодум?

Наша маленькая деревушка забита лондонцами. Они привезли с собой страх, притихших детей, бледных женщин и патефоны. На пластинках дикие ритмы, молодежь с искалеченными телами рассказывает свою короткую жизнь, девушки восхищенно смотрят на их отвратительные шрамы, а новый викарий внушает прихожанам мысль о грядущей радости. Мне нестерпимо тревожно от этой толпы, я отпускаю туда детей, но сам не хожу на эти посиделки.

У тебя тоже были шрамы. Они зажили бы лучше, если бы тогда были современные лекарства. Они были не так ужасны, как те, что я вижу на ужинах у соседей. Тебе бы очень понравился пенициллин. Я представляю, как твои глаза искрились бы при виде современных танков, автоматов и аэропланов. И ты бы плакал по погибшим воинам, как я скорблю о тебе. Поле напротив нашего дома опять заросло красными маками.

Я стал сентиментален и, глядя на твоих внуков, думаю об их будущем. Они сводят меня с ума – ах, проказник Ронни! ах, красавица Шерли! – приезжая на каникулы. Я не смотрю кинохронику, но читаю газеты. Мои глаза говорят, что скоро конец войне, нас уже не бомбят, как раньше. Немцы отступают, Россия идет вперед и снова занимает те земли, которые давно могла бы считать своими, если бы была в своем характере подобна тем псевдо–добродушным медведям, которых цыгане водят по ярмаркам и потом убивают, когда те рвут своих хозяев когтями. Америка присылает своих бойцов и тушенку, французы приходят в себя, утирая огромными платками слезы, а моя родина встречает ветеранов по–старому – рыбой и картошкой. Мы будем долго залечивать раны, особенно, если чай продолжат выдавать по карточкам.

Миссис Шорни – помнишь эту мисс Хоуи, юную склочницу? – теперь моя экономка. Готовит сносно, чистота и порядок, детей любит. Кажется, она надеется получить от меня если не свидетельство о браке, то просто строку в завещании. Старая ехидна каждую неделю переставляет твои карточки на камине, как ей нравится. И куда–то спрятала мою скрипку.

На протяжении многих лет я придумывал версии, что с тобой произошло. Ты вышел из операционной, пошел мимо окопов и свалился в одну из траншей, где тебя засыпало? Ты все–таки подорвался на мине? Ты просто устал жить и застрелился, отстав от обоза? Ты… Черт тебя побери, Уотсон! Может, ты предал Англию и встал на сторону немцев? Ты слишком прост для этого, слишком мудр. Нет, не верю, это бездоказательно.

Иногда мне хочется думать, что ты сбежал с этим толстяком Хьюго. Сначала в Испанию, потом в Африку, а затем и в Бразилию, где жил долго и счастливо. Нет? Когда–то я утверждал, что самая невероятная версия иногда оказывается правдивой. Надеюсь, ты был счастлив. В любом случае, вряд ли ты жив сейчас, в сорок пятом. А сколько–то еще мне коптить небо Суссекса, не знаешь?

Да, дорогой, насчет маленькой Шерли… Твой сын сам выбрал это имя, я совсем ни при чем. Веришь?