Название: Вши и пена, или Как соблазнить Ватсона

Автор: Jean–Paul

Категории: слэш

Фэндом: Шерлок Холмс

Герои: Шерлок Холмс/Джон Ватсон

Рейтинг: NC–17

Содержание: В фильме "Частная жизнь Шерлока Холмса" главный герой принимает ванну прямо у себя в спальне, а его биограф бегает вокруг. Фон Хоффманшталь – шпионка–красавица из этого фильма, погибла в Японии. Действие происходит после фильма. Не хэппи–энд.

Дисклаймер: Эти герои не приносят мне дохода. Безумство поведения героев – на моей совести.

Если он еще раз до меня дотронется, меня стошнит. Или я врежу ему. Или я не знаю, что сделаю.

Зачем я поддался? Из уважения? Из нежелания обидеть самого дорогого мне человека? Глупость какая! Надо же было так вляпаться!

Если он еще раз сунет туда руку, я его точно побью. Дурак, какой же я дурак! Я не подумал, поддаваясь на эти уговоры, что проблема возникнет мгновенно. Я не подумал, что то, что ему нужно вряд ли у меня выйдет. Черт! Он опять целует меня там. О, нет. Спокойно, Джон, не дергайся, не морщись, а то он заметит.

– Ватсон, что вы делаете? – с этого все началось. Я сидел в кресле, писал очередной вариант нашего приключения с собакой, а он в это время решил принять ванну. Не зря говорят, что моются только грязнули. В нашем доме по–прежнему нет отдельной ванной комнаты, есть только ватер–клозет, и это создает некоторые неудобства. Лично я предпочитаю турецкие бани. А он опять заставил миссис Хадсон вскипятить воды, вытащил это жуткое корыто из чулана и залез в него отмокать. Все как всегда и вдруг это "что вы делаете?" Я, как честный человек, отвечаю:

– Ничего. Пишу, то есть.

– Раз ничего, тогда потрите мне спину.

А что я должен был сказать? "Идите, Холмс, к черту!"? Нет, так нельзя. Мне не трудно оказать другу подобную любезность, и вот я отправляюсь в его комнату, где стоит это злополучное корыто с сидящим в нем голым сыщиком, который с улыбкой протягивает мне намыленную вонючим мылом щетку.

– Это что, дегтярное? – запах от мыла еще тот.

– Оно самое. Очень хорошо против вшей, – он скручивается в клубок, выпячивая спину, словно кот.

– Я врач, и знаю о вшах и мыле все, – говорю я, засучивая рукава халата. – Где же это вас носило, что вы подцепили такую напасть.

– Тайна следствия, – фыркает он в пену. – В работном доме, конечно.

– А зачем вас туда понесло?– я провожу щеткой по его костлявой спине, кожа моментально краснеет.

– Работу искал, – бурчит он. Мне остается только усмехнуться и продолжить отмывать его от недельной грязи. Ванна настолько мала, что Холмс едва умещается в ней сидя. Я не достаю до поясницы и второй рукой заставляю его чуть–чуть приподняться, а потом смываю мыло горячей водой из кувшина.

– Голову мыли? – он отрицательно качает головой. Я решил как следует промыть его шевелюру, чтобы быть уверенным, что у вшей нет шанса поселиться на величайшем детективе надолго. И вот я обхожу чертову посудину и начинаю намыливать волосы Холмса. Он хрюкает, фыркает, охает, в общем, проявляет всяческое недовольство лезущей в глаза мыльной пеной, но я не обращаю на это внимание и тщательно вымываю предполагаемых насекомых из его залысин, а потом, смыв первую пену, намыливаю еще раз. И вот тут мне катастрофически не везет – мыло попадет моему другу в глаза, он начинает верещать, как младенец, размахивает руками, пытаясь выбить мыло у меня из рук, и этот таз–переросток, не выдержав такого активного раскачивания, падает на меня. Холмс выскальзывает из ванны подобно горошине из стручка, я отпрыгиваю, но тоже падаю прямо в гущу грязной воды, которой медленно заливается пол спальни.

– Какого дьявола, Холмс! – я пытаюсь встать, но домашние туфли предательски скользят.

– Да черт вас возьми, это вы виноваты, – Холмс пытается нашарить полотенце, плавающее неподалеку.

– Я? Да каким же образом? – я встал и попытался ухватить Холмса за руку, чтобы поднять его на ноги.

– Вы с вашим мылом, – он отдергивает руку, брыкается и выглядит довольно нелепо, прижимая к чреслам мокрое полотенце.

– Это ваше мыло! Да оставьте вы наконец это тряпку, – я нетерпеливо выдергиваю полотенце у него из рук и мой взгляд упирается в его гениталии. Черт! Черт! Дьявол! Ни чего себе! Я быстро поднимаю глаза.

– Что, досточтимый доктор, никогда не наблюдали эрекцию в действии? – ледяной тон. Полотенце возвращается к нему.– Позовите миссис Хадсон, надо убрать воду.

Слегка ошарашенный, я спускаюсь на кухню и прошу нашу хозяйку ликвидировать потоп в спальне моего соседа. Поднимаюсь наверх, распрямляя рукава мокрого халата и думаю, что нужно полностью сменить одежду. Проходя мимо его комнаты, заглядываю. Холмс уже в халате, ванна стоит как положено. Хорошо, что не разбилась.

Я закрываю за собой дверь, ныряю отчего–то за ширму и полностью раздеваюсь. Придется все отдавать прачке. Разгуливаю по комнате голышом, выбирая новый наряд, роюсь в комоде и тут в дверь стучится Холмс. Ну что за нелепая ситуация!

– Одну минуту! – кричу я, но он тут же распахивает дверь. Мое время прикрываться полотенцем. Нет, подштанниками. Это, определенно, кальсоны. Зимние. Я молчу. Он бесцеремонно входит и закрывает за собой дверь. На ключ. Меня охватывает дурное предчувствие.

– Доктор, как вы считаете… Накиньте хотя бы это, – он швыряет мне бордовый халат. Я быстро надеваю его, сверкнув задом. Поворачиваюсь – он сидит на моей постели.

– Теперь я готов выслушать, – я неловко улыбаюсь, но все–таки сажусь рядом.

– По–вашему это – нормально? – он закуривает сигариллу.

– Что это? – у меня нервно дергается веко.

– То, что со мной случилось, пока вы меня… мыли.

Мне кажется, что именно в этот момент я потерял связь с реальностью. Я взял сигариллу, зажег ее от свечи, затянулся и задумался. Почему–то мне вспомнился старший брат, который в пьяном бреду спрашивал меня о сути содомского греха и признавался, что хотел бы попробовать согрешить. Вспомнилось, что нам читали о происхождении этой болезни в Лондонском университете. Вспомнилось, как Холмс ухаживал за мной, когда я лежал в жару инфлюэнцы этой зимой. Стоп! Здесь! То самое место. С ним случилось это, когда я его мыл? У него… случилась эрекция из–за моих прикосновений? Вот так поворот!

– Могу я спросить вас как врач, Холмс? – я прервал молчание.

– Валяйте! – он нагло забрался на кровать с ногами и устроился на подушках.

– Часто ли с вами такое случается?

– Ха, Ватсон! Часто ли вы меня моете? Впервые, если заметили, – он потянулся за пепельницей и задел меня плечом. Мне пришлось передвинуться на противоположный край постели, чтобы быть напротив.

– Я имею в виду не это. Я имею в виду, часто ли у вас случаются спонтанные… – он затягивается, его глаза хитро сощуриваются. Я набираю воздух и заканчиваю, – эрекции.

– Вот об этом я и хочу вас спросить, дорогой доктор. Я хочу узнать, нормально ли это. Раньше я такого не замечал.

– Тогда я задам вам более интимный вопрос, если позволите. Как давно вы последний раз были с женщиной? – повисла звенящая пауза. Я смотрел на моего друга, который вдруг подтянул ноги ближе к подбородку и задумался. Он молчал, выпуская изо рта кольца серого дыма. Время шло, мы молча курили. Я ждал.

– Холмс… – я все–таки тронул его за рукав.

– Я не знаю, насколько могу доверять вам, друг мой, – тихо сказал он.

– Доверьтесь мне, Холмс. Я врач и умею хранить тайны, – я подвинулся ближе и оперся локтями на его острые колени.

– Я не люблю женщин, Ватсон, – прошептал он и вновь опустил взгляд.

– Вы не раз говорили об этом, Холмс. Продолжайте.

– Как врач вы должны знать, что существуют такие люди, которые не испытывают какой–либо страсти к слабому полу, – он говорил медленно и так тихо, что мне приходилось напрягать слух.– Я не знаю, могу ли сказать это…

– Говорите, не бойтесь, – я нашел в сумерках его ладонь сжал ее. Он ответил легким пожатием.

– Я могу ответить на ваш вопрос одним словом – никогда.

Я не удивился. Ни капельки.

– Я понимаю, друг мой, я все понимаю. – Сигарилла кончилась, но я не решился взять еще одну, чтобы не нарушить редкую атмосферу доверия.

– И что мне делать?

– Ну… как врач я могу дать вам несколько рекомендаций, – он посмотрел на меня печальным взглядом. – Для начала вам надо найти женщину.

Протестующий жест:

– Никогда.

– Но пусть это будет не достойная женщина, а опытная…

– Нет, Ватсон, я никогда не пойду на это, – перебил он меня.

– Значит, вам надо жениться.

– Это решительно невозможно.

– Но тогда я не вижу разумного выхода.

– То есть, видите только неразумные?

– Ха! Да, их возможно найти.

– Например?

– Я считаю, – я задумался над тем, как сформулировать мысль, – что это случилось от недостатка женской ласки, которую должен получать всякий мужчина в нашем возрасте. Раз вы отказываетесь от этого, вам надо заменить ее на что–нибудь другое.

– На собственную?

– Допустим, хотя это не выход для мужчины.

– Как же вы живете? – его голос был полон ехидства.

– Ну… я думаю, дедукция вам подскажет, – я улыбнулся. Темнота в комнате становилась все гуще, две свечи недостаточно рассеивали мрак, но я могу поклясться, что сказанное мной произвело на моего друга необычное впечатление. Он ненадолго задумался и огорошил меня еще одним вопросом:

– Как думаете, могу я заменить это на ласку другого мужчины?

– Напоминаю, Холмс, это уголовное преступление, – я не потрясен. Я почему–то думаю, что это ему подошло бы.

– Как вы думаете, мои вши еще живы? – вдруг он сменил тему.

– Э–э–э... только если лобковые.

– Господи, Ватсон! Какой только гадости от вас не услышишь, – он бросил потухшую сигариллу в пепельницу и, вытянув ноги, лег поперек кровати.– Давайте посмотрим.

– На вшей? – недоуменно спросил я.

– На вшей, – он распахнул халат. Конечно, под халатом ничего не было. Что мне было делать? Я ведь врач. Пришлось зажечь газовую лампу и осмотреть пациента.

– Щекотно.

– Терпите. И, вообще, раздвиньте ноги.

– Звучит очень неприлично.

– Холмс, помолчите. Если у вас мандавошки из работного дома, то какого черта вы улеглись на мою кровать? – я осматривал самые тайные места его тела. – Хотите, что бы и я зачесался? Подцепить такое надо умудриться. Что вы там делали? Искали самого вшивого пацаненка и обжимались с ним?– это было слишком. Холмс на мгновение перестал дышать. Я чувствовал, как напряглись все его мышцы.

– Если бы я не находился в такой идиотской позе, то ударил бы вас не задумываясь.

– Простите, Холмс, я сказал глупость. Простите, – я лег рядом с ним так, чтобы видеть его лицо. Его глаза были закрыты, ноздри трепетали, щеки покрылись пятнами румянца.

– Если бы вы знали, что это такое! – он вдруг повернул голову и открыл глаза.

– Что? – шепнул я.

– Быть девственником в мои годы! Если бы вы понимали, то никогда бы…

– Простите меня, простите. Я не подумал, что моя догадка может быть верной.

– Она не верна, я никогда не, – он криво усмехнулся выбранному мной слову, – обжимался. Ватсон, вы представляете, какое это тяжелое преступление? Если бы вы хоть раз смогли понять мои мотивы, почему я никогда…

– Тс–с–с, – я приложил палец к его губам, потому, что не хотел услышать что–либо кощунственное. Неожиданно он поднял руку и взял мою кисть в свою ладонь. Я не вырвал ее. Разговор скользнул на опасный путь. – А фон Хоффманшталь? Она могла бы претендовать на роль Той Женщины?

– Не знаю. Может быть. Но вряд ли. Ее уже не вернешь.

– Она была прекрасна.

– Она была профессионалом.

– И она обманула вас.

– Она была на высоте.

– Она была красавица.

– Она пыталась соблазнить меня.

– Простите, но... Тогда я нашел ее в вашей спальне.

– Она спала у меня и я видел ее обнаженной, когда она попыталась совратить меня.

– Но она не прельстила вас?

– Ее тело прекрасно, но...

– Она не то, что вам нужно?

– Верно.

– А я ведь до сих пор очень зол на вас за тот случай с русскими.

– Ах, Уотсон, это была шутка.

– Хороша шутка! С тех пор я избегаю русские кампании. Того и гляди в меня ткнут пальцем и скажут: "А это доктор Уотсон, подстилка сыщика Шерлока Холмса".

– Я бы предпочел: "Это сыщик Шерлок Холмс, подстилка доктора Уотсона".

– В чем разница?

– В том, кто сверху.

– Господи, Холмс! Вы с ума сошли.

– Я всегда считал любовь безумием.

– Любовь? Разве такое можно считать любовью?

– Может ли мужчина любить мужчину? Я тоже раньше думал, что нет.

– Раньше?

– До того, как...

– Ох! Вы всегда говорили о моей красоте, восхищались моей военной выправкой.

– Я восхищался вами, Уотсон.

– А я восхищался вашим умом, вашим талантом.

– Но не мной. Когда я соврал тем русским, я все же сказал им кое–какую правду: я прожил пять счастливых лет с вами, друг мой. Моя мечта неосуществима, поэтому давайте оставим этот разговор, и пусть все будет по–прежнему.

– Вы с ума сошли, Холмс. Я сам не раз страдал от любви, я знаю все ее муки. Если вы испытываете то, что не испытывали ранее, то я рад. Ваше сердце не холодно, как я предполагал и как описываю в своих повестях.

– Оно не холодно. Мои чувства отличаются от ваших только тем, что я предан идеалу и постоянен.

– Что же ваш идеал?

– Вы, Уотсон.

– Вы хотите сказать... – я немного отодвинулся, чтобы пристально вглядеться в его лицо.

– Что я люблю вас.

– Черт возьми!

– Вот именно.

– Черт! – я не знал, что делать. – А этот ваш "каприз", как назвал бы это тот русский антрепренер, неужели вы не можете побороть его?

– Уотсон, я пытался. Много раз, много лет. Ваша дружба удерживает меня от падения.

– То есть, если бы не я...

– Я вряд ли бы задумался над моральной стороной моей проблемы и нашел бы себе подобного.

– Я удерживаю вас?

– Да.

– Думаю, что вы могли бы найти кого–нибудь, но только тайно, не выдавая себя. Мне жаль, что я не могу дать вам этого.

– Если бы вы знали, как мне жаль.

Он повернулся на бок и поцеловал мои пальцы. Я не отшатнулся от него. Он поднял полные мольбы о помиловании глаза и спросил:

– Могу я немного?

Я не знал, что сказать, растерявшись перед откровенным проявлением содомии. Мне это было в новинку. Никогда в жизни меня не держали за руку другие мужчины, тем более, никогда не целовали. И, тем более, я никогда не попадал в такое положение с ближайшим другом.

Кажется, он принял мое молчание за согласие. Его тонкие руки обвились вокруг меня, он выскользнул из халата и, покрывая меня поцелуями, прижался ко мне. Я не знал, что делать. С одной стороны, я не хотел его обидеть, а с другой понимал, что иногда мне так хочется найти в нем слабое место, и это как раз тот самый шанс. Но когда он скользнул рукой ниже ватерлинии, я понял, что нас ожидают проблемы. Я запаниковал. Ужас, черт, ужас! Прекратить это немедленно, иначе меня стошнит. Эй ты, извращенец, пошел прочь! Но я знаю, что так нельзя. Надо все решить по–джентельменски.

– Холмс! – шепотом зову я.

Он скользит губами по моей груди и поднимается на локте.

– Вам это неприятно, Ватсон? – меня прошибает холодный пот. Что будет, если я скажу, что меня мутит от его прикосновений? Привычная жизнь кончится, я потеряю друга.

– Нет, Холмс, приятно. Только все это так неожиданно, – я лгу.

– Для меня тоже, милый друг, – он гладит меня по щеке и я понимаю, что сейчас не выдержу и сбегу.– Если вам неприятно, то я сейчас уйду, а завтра утром, чтобы не причинять нам обоим неудобств, уеду. У вас будет две недели, чтобы найти себе другую квартиру. Я надеюсь на вашу порядочность. – и продолжает гладить. Его серые глаза, кажется, сейчас наполнятся слезами. Он думает, что я обращусь в полицию после стольких лет дружбы. Как нелепо!

– Вы с ума сошли, Холмс. Это ведь не повод, чтоб от меня избавиться? Квартира меня устраивает, сосед тоже. Я никуда не уеду.

– Даже если я заразил вас мандавошками? – немного по–детски спрашивает он.

– Нет у вас никаких мандавошек, успокойтесь, – говорю я и сажусь. Мой взгляд упирается в его пенис. Он вновь торчит, как пизанская башня. А он ничего, длинный, с заостренной головкой, как и его нос.

– А что с этим делать? – он следит за моим взглядом и закрывает глаза.

Откуда я знаю? Как хирург могу посоветовать ампутацию. Как терапевт – суходрочку или душ Шарко. Как психолог – женитьбу. Как друг – не знаю. Я протягиваю руку и профессиональным жестом сдвигаю крайнюю плоть, слегка надавливаю. Все чисто на первый взгляд, только вот кое–что… Впрочем, это результат невнимания к гигиене.

– Можно еще? – робко шелестит он.

– Нет, конечно, – ладно, теперь, когда мы перешли границы дозволенного, мне не жалко. Когда–то я делал это сам себе довольно часто, пока не прочитал теорию о том, что к сорока годам может ничего не остаться. Спермы, в смысле. Вздор, конечно, но чем черт не шутит.

Холмс сжимает зубы, чтобы не застонать. Длинные пальцы цепляются за покрывало, губы приоткрыты, колени согнуты, бедра стремятся вверх. Я чувствую, что он быстро подойдет к концу и слежу за ритмом. Я приостанавливаюсь, глажу большим пальцем головку и медленно разжимаю ладонь. Надо приостановиться, иначе это будет бессмысленно быстро. Он открывает глаза. Смотрит мутным взором, удивленно спрашивает:

– Это все?

– Нет, я сейчас, – ныряю в тумбочку за льняным маслом, которым обычно смазываю усы, капаю себе на ладонь и возвращаюсь.– Так будет лучше.

Он вновь закрывает глаза. Его пенис подрагивает и мне вдруг становится смешно. Никогда не думал, что буду мастурбировать у соседа. Как же я пал! Хотя, мне интересно с медицинской точки зрения наблюдать за процессом, но только до тех пор, пока Холмс не пытается приподняться и дотронуться до меня. Неприятно, что он так настойчив: я могу провести этот эксперимент ради него, но ответной любезности мне не нужно. Надеюсь, ему не придет в голову целовать меня в губы. Какая мерзость!

Я чувствую, что он на грани и укладываю его обратно, но он вновь вытягивает руку и находит меня. Поняв, что то, что он искал, находится не в том состоянии, которого он добивается, он решительно отстраняет меня от себя и быстро кладет меня на свое место. Успехи в японской борьбе помогли ему уложить меня на обе лопатки в одну секунду. Я сопротивляюсь, он успокаивает меня поцелуями, гладит руками, что–то шепчет и мне ничего не остается, кроме как закрыть глаза и представить себе что–нибудь другое, более привычное. Ему нужно, чтобы я оставался мужчиной, меня это утешает. Вопрос в том, чего именно он от меня хочет. Его губы быстро спускаются куда не надо, я чувствую захват и мягкий плен его влажного рта. Ни одна женщина не делала это так смело: их всегда нужно убеждать, что в этом нет ничего дурного. Я уговариваю себя не смотреть туда. Не смотреть. Неуверенная победа может отступить. Мне хочется его ударить, но еще одно движение вдоль и вакуум грозится унести меня за грань разума, чего я не хочу допускать. Прикасаюсь рукой к его щеке и жестом прошу прекратить. Он не слушается. Я сгребаю ладонью его затылок, тяну за волосы вверх, и мой член с влажным чавканьем вырывается из его рта.

– Что–то не так, Джонни? – шепчет он.

– Нет. Я не могу, – я все еще держу его за волосы, он нависает надо мной, стоя на коленях, тяжело дыша. – Нет.

– Но у тебя стоит. Ты должен кончить. – хрипота его голоса вызывает у меня дрожь и я отпускаю его.

– У тебя тоже стоит, – впрочем, мне все равно, скрутит его от боли, как меня, если он не разрядится, или нет. Вряд ли его беспокоит подобная проблема.

– Давай так, – он берет мою правую руку и сжимает мою ладонь на своем члене и тоже самое делает своей рукой с моим. Мы близки как никогда раньше. Он, мокрый от пота, почти лежит на мне, уткнувшись лбом в израненное плечо, я же дрожу скорее от холода, чем от страсти. Мы двигаем крайние плоти навстречу друг другу. Во мне опять просыпается исследователь: я прислушиваюсь к нему. Сердце бьется необычайно быстро. Дыхание то выравнивается, то сбивается. Сейчас он человек, а не машина. И явно человек опытный – пусть не врет, что никто никогда не показывал ему что и как следует делать. Я думаю, что надо… еще… раз… по… краю… Он сипло стонет мне в шрамы, когда в мою ладонь изливается его семя.

Мне неловко оттого, что ему не удается довести меня до конца. Представляю самые развратные картины, которые только могу вообразить, но это не помогает. Холмс вытягивается рядом со мной, повернувшись спиной, и рукой направляет меня в себя. Через несколько секунд я вколачиваю своего соседа в матрас, искренне желая навредить ему как можно сильнее. Мне нравится как он хрипит, стонет, как дрожат его ноги, как он впивается в покрывало зубами. Если возможна жестокая месть, то я ее осуществил. Если бы эта ненормальная мысль привела меня к желаемому результату, было бы легче, но я все держусь молодцом, и это становится болезненно уже для нас обоих. Холмс прижимается сильнее и, замедляя ритм, шепчет мне на ухо:

– Давай, Джон! Давай! Ты самый красивый мужчина, которого я когда–либо знал, я так хочу, чтобы тебе было хорошо. Я так хочу, чтобы ты кончил, Джонни. Давай, Джонни! Бери меня всего, Джонни! – он шепчет как заправская проститутка. Такие ужасные и глупые слова всегда доводят меня до исступления, как не удивительно. – У тебя такой красивый, такой большой! – теперь моя очередь сжимать его в объятиях и стремиться в самые глубины. – Я твой, Джонни! Бери меня, Джонни! Кончи, Джонни! – теперь я неровно дышу и требую, чтобы он делал свою работу быстрее. – Давай, Джонни! Кончай, Джонни! Давай! – и я выстреливаю в него вязкой застоявшейся спермой.

Мы расползаемся тяжело дыша. Я не могу открыть глаза: не знаю, как на него смотреть после такого. Слышу, как он закуривает сигариллу. Чувствую, как он пытается втиснуть ее мне в зубы. Наконец, ему это удается. Проходит немного времени, Холмс трогает меня за плечо и спрашивает:

– Ватсон, вы живы?

– Да, Холмс, я жив, – медленно отвечаю я.

– Я знаю, что это не очень вовремя, но я хочу повторить, – он дышит мне в лицо и я, наконец, открываю глаза, – что я люблю вас.

– Что? – переспрашиваю я, не расслышав.

– Я люблю вас.

– А? Да. Хорошо, Холмс.

– Это значит, что вы не против?

– Нет. Не знаю. Не думаю, что закон и общественность нас за это похвалит.

– Если мы не предадим друг друга, то никакой опасности со стороны закона я не вижу.

– Если нас не предаст кто–нибудь другой, Холмс. Мой полк, мое общественное положение – это слишком дорого стоит. И ваша репутация тоже. Это будет слишком сложно уладить, я бы даже сказал невозможно. Главное, не вздумайте никуда съезжать. Давайте спать, – мое сознание уплывает, когда я откидываю покрывало и лезу под одеяло. Холмс хочет встать и уйти, я тяну его обратно в постель и прижимаю к себе крепко–крепко в первый и последний раз. Он обнимает меня руками и ногами, как обезьяна пальму, и, кажется, мне в бедро утыкается его упавшая пизанская башня.

Наутро меня стошнит, я уверен. Или я побью его, если он попробует сделать со мной что–нибудь подобное еще раз. Я почти женат, у меня невеста. То, что я не успел сказать ему об этом – моя вина. Но ведь еще даже о помолвке не объявлено. Мне не нужна его любовь, мне нужна только его дружба. Мы же не прыщавые юнцы. Если кто-нибудь пронюхает про это, то мы погибли. Больше не позволю себя совращать и прекращу это завтра же. Мы слишком заврались. Думаю, он и так это понял. Девственник он, как же, по содомитским борделям–то бегая! Думал обмануть меня, имея не успевшую срастись после акта любви уздечку, бесстыдный вшивый актеришка.