Название: За что я ненавижу пидарасов

Автор: Jean–Paul

Категории: слэш

Жанр: angst

Фэндом: Чисто английские убийства

Герои: Том Барнаби/Гевин Трой

Рейтинг: NC–17

Содержание: Сериал все знают:–) Любовный треугольник – это всегда трагедия:–(.

Примечание: Джойс – жена Тома, Калли – его дочь.

Дисклаймер: Эти герои не приносят мне дохода. Безумство поведения героев – на моей совести.

Когда мы познакомились, он был уже сержантом. Я влюбилась с первого взгляда. Он был веселый, красивый, надежный. Мама сказала, что он никогда не останется без работы, поэтому надо удержать его. Том не любил меня, но мы были хорошими друзьями. Его разбитое сердце жаждало ласки и спокойствия. Я получила то, что хотела.

Человек, которого любил я, не выбрал меня. Поэтому я выбрал человека, который любил меня. То есть Джойс. Она знала, что я не очень счастлив, поэтому вцепилась в меня мертвой хваткой. Отец сказал, что лучшей девушки я не найду. Поэтому я женился. И привык к ней. Потом полюбил.

В моей молодости было много всего. Рок–н–ролла, наркотиков, секса. Я не был хиппи, но принимал идею свободной любви. Я был лоботрясом. Закончил школу, играл на гитаре, подрабатывал в магазине строительных материалов. До Оксфорда всего пять миль, так что развлекаться мы ездили туда. Мой друг решил пойти в полицию. Мы вместе пошли на собеседование. Его не взяли из–за зрения, а я сразу попал на курсы.

Это был Оксфорд. Большой город. Другие нравы. Конечно, если бы это произошло сейчас, все было бы по–другому. Сейчас люди легко говорят о себе. По крайней мере, не скрывают кое–что от полиции.

Сначала мне было трудно это принять, но, как только я понял, что он играет за обе команды, все стало легко. На самом деле, мы просто дружили. Однажды мы напились и по моей инициативе оказались в постели. Я был счастлив. Это было совсем не так, как в ранней юности, когда мы, обкурившись, устраивали групповые развлечения. Там я всегда был с девушками и только пару раз ко мне подбирались парни. Но они были как девушки не только внешне, но и в постельном плане. В тот единственный раз все было наоборот.

Наутро все встало на свои места. Меня вышвырнули. Больше мы никогда не оставались наедине. Я не понимал, в чем моя ошибка. Я не учел, что мы работаем в одном участке, а свободная любовь не сочеталась с жизненными принципами общества. Я попросил объяснений. Мне ответили одно – что я глупый мальчишка. Больше мы не разговаривали. Только через пару лет я осознал, что затащил его в постель сразу. То есть, мы не встречались, как это бывает между влюбленными, не держались за руки и прочее. Я был молод и несдержан, а ему нужны были серьезные отношения. Он всегда был умнее меня.

Я с головой ушел в работу, заслужил несколько благодарностей. Потом меня пригласили в Ньюкасл и я с радостью уехал. Мне было трудно, но Джойс поддерживала меня.

Мы поженились, потом родилась Калли. Мы прошли долгий путь к взаимопониманию. Мы много над этим работали. Мы старались беречь друг друга и быть опорой во всем. Все наладилось. Время лечит.

Этот урод на меня пялится. Говорит неприятно сладким тоном. Он пидар – я чувствую. Ничего не могу с собой поделать. Я грублю ему. Барнаби косится, недовольно хмурится, но ничего не говорит.

Через неделю этот ублюдок называет меня по имени. "Гевин, я с удовольствием провел бы с вами время". Какой я тебе, к чертям собачьим, Гевин?! Сержант Трой, и никак иначе. Блевать от него тянет.

Я сталкиваюсь с ним в Коустоне. Что он здесь делает? Ах, вы приехали за билетами в театр, мистер пидрилкин. Да неужели? Нет, я не буду пить с вами пиво. Нет, я не пойду в театр. У меня футбольный матч. Да, я играю в футбол. Да, я идеальный мужчина. Черт! Чего вы от меня хотите? А в рыло не хотите? И за оскорбление полицейского при исполнении не желаете в участке посидеть денек–другой? Нет? Жаль.

Калли смеется, когда я ей об этом рассказываю. Че смешного? Ну и что, что у меня нет девушки. У тебя же Николас.

Других хороших девушек в округе нет. Нет, я не люблю ее, просто она клевая девчонка.

Гевин такой милый. Открытый, чуть–чуть наивный и очень–очень милый. Почему девушки не хотят быть с ним? Он такой симпатичный. Почему они быстро исчезают? Интересно, что он такого говорит им или что не так делает? Папа его защищает. Говорит о молодости, будущем и поисках хорошей женщины. Мама натянуто улыбается. Что с ней?

Она не отвечает на мои вопросы. Разве ей не нравится Гевин? Нравится. Тогда почему ты такая странная, когда папа говорит о нем. Я люблю, когда он приходит к нам. Даже наплевать, что он видит меня в ночнушке и без макияжа. Он такой родной, что я не воспринимаю его как чужого. Он вроде как троюродный брат или что–то в этом духе. Он так заботится о папе. Мама, почему ты плачешь? Что случилось? Я не понимаю.

Я попробовал слишком многое, поэтому меня нечем удивить. Возможно, в этом проблема. Джойс перешла в стадию отчаянного желания. Сорок пять – баба ягодка опять. Я не могу ей помочь. Я не хочу с ней, но спим–то мы вместе. Она тихонько двигается ближе, робко берет мой член в руку. Я не шевелюсь. Руки за головой, глаза закрыты. Раньше это действовало. Надо резче, дорогая. Надо сильнее сжимать. Нет, сейчас и это не подействует. Твои милые губки прикасаются ко мне. Ты никогда не умела это делать по–настоящему. Опыт должен был бы компенсировать твою бездарность. Ты такая хорошая. Почему ты не можешь сделать это страстно? Я захотел бы тебя. Я даже занялся бы с тобой любовью. Ты же так сильно хочешь, родная. Это я не хочу. Давай спать.

Каждый раз, когда мы занимаемся любовью, он закрывает глаза. От начала и до конца они плотно закрыты. Он не хочет видеть меня. Он больше меня не целует. Он не хочет меня. О ком он мечтает?

Его сержант приезжает в семь. Том причесывается, глаза блестят. Я слежу исподтишка. Завтра выходной, значит, сегодня раньше полуночи его не ждать. Трой такой милый мальчик. Понимает ли он, что происходит?

Барнаби вызывает меня на откровенность. Ходит кругами, говорит какую–то чушь про терпимость, про право выбора. Какое, на хрен, право выбора? У меня его не было. Но я ему не расскажу.

Пятница, вечер. Мы пьем пиво. Как я домой поеду, если уже пьян в стельку? Шеф говорит, не останавливаясь. Он такой смешной, когда выпьет. Наконец, расстегивает воротник, который его душит, распускает галстук. Он доказывает мне, что гомофобия это стыдно.

– Ага, – рыгаю я. – Быть пидарасом стыдно.

– Нет, не стыдно, Трой. Каждый делает, что хочет. Если он хочет быть с мужчиной, и это взаимно, то почему бы нет? Любовь – великая штука.

– Какая, к чертям собачьим, любовь? Они же в задницы друг другу суют. Какая тут любовь?

– С чего ты взял, что они… – он краснеет.

– А что же они делают? Или они за ручки держатся?

– Ну, и это тоже, знаешь ли.

– Да что вы говорите! – я залпом выпиваю остатки пива.

– Вообще–то да. И много еще чего делают, о чем ты, судя по всему, не знаешь.

– А вы будто знаете?

– Если скажу, что знаю? – тут я чуть не падаю со стула.

– Тогда я повешусь.

– Зачем? Я ничего плохого никому не сделал. И делать не собираюсь.

– Что вы несете? Вы же женатый человек. У вас идеальная семья.

– Но я не всегда был женат, Трой.

– Не может быть! Даже думать об этом не хочу. Вы меня разыгрываете, чтобы я не был гомофобом.

– Да, Трой.

– Уфф! – я заказываю еще кружку. Определенно, это надо запить.

– Томас Барнаби, я не хочу даже слышать об этом.

– Джойс Барнаби, это не твое дело.

Я зол. Она не смеет говорить мне такое. Я имею право ехать со своим сержантом куда понадобится и когда понадобится.

У Троя отпуск. У меня три выходных. Мы едем в Бат. Глупо, конечно, но мы так решили. Пиво, девушки, три свободных дня. У нас разные номера.

– Ты едешь, чтобы переспать с ним?

Вопрос застает меня врасплох. Сумка предательски падает на пол.

– Что?

– Ты хочешь переспать с Гевином, Томас Барнаби, – она стоит в дверях, руки в боки. Лицо не жестокое, а какое–то разочарованное и помятое, что ли.

– Как ты смеешь? – я не кричу. Я устал.

– Я вижу тебя насквозь. Эти твои причуды... Я надеялась, что никогда не увижу их вновь. Ты влюблен в Гевина Троя. В своего сержанта! Это омерзительно.

– Я не влюблен в Гевина, Джойс, – я сажусь на кровать. Она не права. Я не хочу переспать с ним.

– Другого объяснения я не нахожу, – она садится рядом, неожиданно обнимает меня. Я смотрю на свои тапочки. Начинают рваться. Ковер надо пропылесосить.

– Ты ошибаешься, – голос не слушается.

– Что же тогда происходит? У Гевина нет своей жизни? Он даже отпуск не может провести без тебя?

– Мы… мы просто друзья, – детский лепет.

– Друзья с разницей в двадцать лет? Друзья с добрым, красивым мальчиком? Том, не надо меня обманывать.

– Я не влюблен в Гевина, – я пытаюсь выдержать ее взгляд.

– Ты его любишь?

– Джойс, не надо, пожалуйста.

– Он не полюбит тебя, Том. Он отвернется от тебя. Ты не должен ехать.

Она жестока. Она говорит правду. Я жалок.

– Пусть мальчик съездит один. Дай ему свободу.

– Он сам предложил.

– Когда он поймет, будет поздно. Ты должен отказаться.

– Возможно, ты права, – я беру сумку, застегиваю молнию.

– Куда же ты?

– Я все равно уеду. Я должен разобраться во всем.

Мы не едем в Бат. Он разочарован, но не настаивает. Я должен побыть один.

Я ничего не понимаю в людях. Барнаби сразу все чувствует, а я лох. Я думал, что Люси безобидна. А она, когда я занимаюсь с ней сексом, сует мне в задницу палец. Я в шоке. А она удивлена:

– Разве тебе это не нравится? Это же всем парням нравится.

– Я – не все.

Мне стыдно признаться, что мне нравится. Не то, чтобы нравится, но я ничего не почувствовал сначала. А потом чуть не кончил, но вовремя остановился. Когда я прокручивал это в сотый раз, то понял, что случилось. Она чуть сдвинулась, и стало не больно, а просто чувствительно, что там что–то есть. Меня не должны там трогать. И приятно это или нет – не важно. На фиг такую девушку. Притом, что я только что познакомился с ней в баре. Дура.

Мне не у кого спросить – нормально ли это? Да, у меня комплексы, я знаю. Да, меня чуть не изнасиловали в детстве. Но ведь не изнасиловали. Я стал хулиганом. Мне всегда это помогало. У меня нет друзей, у которых можно спросить. В Интернете все говорят, что это просто еще одна разновидность удовольствия. Но что в реальной жизни?

После отпуска Барнаби встречает меня с распростертыми объятиями. Оказывается, он ездил на другой конец страны – в Ипсвич. Зачем так далеко? Там же скучно. Вечером мы пьем пиво в пабе, и я все хочу спросить про мою проблему, но нет, разве можно? Он высмеет меня.

– Ты чем–то озабочен, Трой?

– Нет–нет.

– Совсем нет?

– Я бы сказал почти нет.

– Можешь рассказать? Я – могила.

– Нет. Это очень личное.

– Девушка?

– Ну да.

– И когда мы ее увидим?

– Никогда.

– Отчего так плохо?

– Ну… она сделала кое–что и я решил, что она мне не подходит.

– Правда? И что она сделала?

– Не скажу, – хотя, еще кружка и я выдаем ему всю подноготную. Или сдержусь?

На самом деле мы пили не так много. Всего–то по пять или шесть кружек. Барнаби вызывает такси, потому что я не стою на ногах. Я расслабился. Он выгружает меня из машины у моего дома. Открывает дверь, затаскивает внутрь. Я хихикаю как кретин.

В спальне темно. Я валюсь на кровать. Барнаби кряхтит:

– Да погоди ты! Дай хоть ботинки тебе сниму.

Он меня раздевает. Я продолжаю хихикать. Он такой же пьяный как я, но почему–то держится на ногах. Когда он снимает с меня рубашку, я зачем–то хватаю его за рукав. Он замирает, лицо в дюйме от меня. Зачем я это делаю? Мы молчим, он тяжело дышит. Он шепчет:

– Гевин, не надо. Не надо, Гевин.

– Что не надо?

– Мы работаем вместе. Не надо.

– Чё не надо?

– Ничего, – он держит меня за голые плечи, я привстаю и утыкаюсь носом в воротник его рубашки. Он вкусно пахнет перегаром и одеколоном. Может, он все–таки объяснит, почему девушки издеваются надо мной. Я всхлипываю. Меня прорывает:

– Ты спрашивал, за что я ненавижу пидарасов. Так вот, они уроды. Они извращенцы. Они занимаются гнусными вещами. Они плохие граждане. Они думают только о сексе. Они пялятся на меня. Они хотели трахнуть меня. Мне было двенадцать. Скаутский лагерь. Я их ненавижу.

– Успокойся, Гевин, – шепчет он, пока я вываливаю это чертово признание.

– Нет, со мной ничего не сделали, – я цепляюсь за него, почти рву рубашку, чтобы он не подумал, что меня отымели и что я достоин презрения. Но он гладит меня по голове, по спине. Он теплый. Я чувствую его тело сквозь рубашку. Нет, он горячий. Руки такие сильные. Я почти брежу. – Они не успели – появился вожатый. Понимаешь?

– Тише, Гевин, милый мой мальчик, успокойся, – а я почти плачу. Я же никому никогда не рассказывал. Он укладывает меня. Держит, чтобы я не вскочил. Кровать большая и он ложится рядом. Гладит меня, шепчет. – Все хорошо, Гевин. Ничего не случится. Ничего страшного. Все будет хорошо. Все будет хорошо.

И я верю. Я обмяк. Я обнял его. Я не сопротивляюсь. Он ведь такой родной. Белки блестят в темноте. Я чувствую, как он прижимает меня к себе все крепче. Я закрываю глаза. Я обнимаю его в ответ. Я почти спокоен.

Пьяный лежит в моих объятиях. Я шепчу слова утешения. Я так и знал, что есть причина, которую он скрывает. Просто так на людей не бросаются. Я очень хочу поцеловать его. Нельзя. Его руки смыкаются у меня за спиной. Он почти голый. Я хочу почувствовать его кожу своей. Я хочу любить его. Нельзя. Я говорю, не останавливаясь. Он хотя бы перестал дрожать. Надо, чтобы он уснул, и домой. Все, хватит.

– Ты куда? – он открывает испуганные глаза.

– Давай–ка, ты будешь спать. Мне надо домой.

– Останься, – он совсем не понимает, что делает. Хватает меня за руку и тянет обратно. – Я не знаю, что со мной. Мне так одиноко. Я хочу, чтобы меня тоже любили, как тебя любят. У тебя такая семья хорошая. Я тоже так хочу, – он опять начинает плакать, как девчонка.

– Не надо, Гевин. Не плачь. Моя семья тебя очень любит, – под одеялом ему будет уютнее, поэтому я берусь за его ремень, расстегиваю пряжку. Он помогает снять с него брюки. Швыряет их на пол и снова обнимает меня. Я стою у кровати. Я ведь тоже пьян. Его руки у меня на заднице, мокрое от слез лицо уткнулось мне в солнечное сплетение. Мои яйца напрягаются, кровь приливает к члену. – И я тебя очень сильно люблю.

– Правда? – поднимает голову. Я беру его лицо в ладони. Господи, да же его почти целую! Почти.

– Правда, Гевин. Ты – самый лучший. Ты – самое ценное, что у меня есть. Я тебя люблю.

– А Калли?

– И Калли.

– А Джойс?

– Ну и Джойс. Но ты – совсем другое дело.

– Тогда я тоже люблю тебя, – он улыбается. Я это чувствую под пальцами.

– Гевин, чего ты хочешь? – шепчет он.

– Останься со мной, – бормочу я. Я очень хочу, чтобы он побыл со мной. – Я, правда, пьян.

– Я вижу, – хмыкает и убирает пальцы с моих губ.

– Только, чур, не трахать.

– Хорошо, – он все понимает правильно. Он не какой–нибудь там гнойный пидрила. Надеюсь, он не обиделся, что я так сказал. Мало ли что?

Он раздевается до трусов. Мы ложимся под одеяло. Я опять прижимаюсь к нему. Мне хорошо. Голова кружится. Это все пиво.

– Тебе удобно, Гевин?

– Да.

– Можешь называть меня Том.

– Да, Том. Только жарко.

– Хочешь раздеться совсем? Голышом обычно спишь?

– Ага.

Я снимаю трусы. Он думает несколько секунд и тоже снимает свои семейники. Так он еще жарче. Как же я давно ни с кем не спал! Но так жарко никогда не было. Я сбрасываю одеяло, но он меня опять накрывает.

– Жарко, Том.

– Мне тоже. Но это иллюзия. Мы замерзнем.

– С тобой не замерзнешь. Ты вон какой.

– Какой?

– Горячий, – я обнимаю его. Прижимаюсь к его груди своей. Он волосатый, а я нет. Наверное, никогда не буду. А у него аж вся шерсть взмокла. Такая классная!

– Не надо, Гевин, – ну что он заладил "не надо", "не надо"? Я же ничего дурного не делаю. Только руками эту шерсть трогаю. Я же просто от зависти. Так и говорю.

– Какой же ты красивый мужик, Том. Ты не думай, я не пидарас. Просто завидки берут.

– Да, Гевин, – он берет мою руку и тянет ее вниз живота. Там тоже шерть, тоже от жары уже чуть влажная. – Я тоже не гей, но так давно ни с кем не был, что у меня конфуз.

– Ты же женат, – удивляюсь я.

– Я женой просто сплю. Мы давно женаты, – мои пальцы натыкаются на его член. Стоящий член. Прикольно.

– Ух–ты, – говорю. – Никогда не знал, что они такие разные.

– Какие? – удивляется.

– Ну вот у меня какой, – я поправляю свой, чтобы он его потрогал. Тащу его руку туда.

– Гевин, что ты делаешь? – он берет меня в руку и слегка подрачивает. У меня встает.

– Я не знаю, – это правда. Он сказал, что любит меня. С ним так хорошо. Это же ничего общего с гомиками не имеет. Это же так приятно.

– Как хорошо, Том, – выдыхаю я. Лучше, чем было с Люси.

Он будто специально заманил меня. Его длинное тело извивается подо мной. Он весь открыт. Делай с ним, что хочешь. Я целую его в губы. Он подставляет шею. Прижимает меня к себе, ложится на спину, тянет меня сверху. Он пьяный – не понимает, что делает.

– Как хорошо, Том, – шепчет он.

– Да, Гевин, будет хорошо.

– Она хотела меня трахнуть. Она – меня, представляешь?

Я не понимаю, да и не надо. Он так доверчив. Его давно никто не ласкал. Твердый член врезается мне в глотку. Я даже не успеваю как следует приноровиться, как он топит меня в своей сперме. Горький мой мальчик. Сладкий.

Он не понимает, что сделал со мной. Он спит. Я кончаю, сдрочив, как подросток. Семя попадет ему на плечо. Он не чувствует, как я стираю пальцами этот грех. Надо домой. В последний раз целую его в губы. Он не просыпается.

– Я люблю тебя, Гевин.

Я готов повторять это тысячи раз. Пусть ему все покажется сном. Пьяными бреднями. Бедный мой мальчик.

С папой что–то случилось. Я вижу это по его стиснутым зубам, по сжатым кулакам. Он не смотрит мне в глаза. Гевин сдержан, немного холоден, немного отчужден. Он почти не разговаривает с мамой, все больше со мной. Мама все время кричит на папу. Я не понимаю, что значат ее слова. Папа иногда кричит на меня, будто я опять подросток. Я даже начала огрызаться. А Гевин просто молчит, когда появляется отец. Они не разговаривают. Я ничего не понимаю. Почему сейчас они стоят у машины друг напротив друга и молчат? Просто смотрят в глаза и молчат. В их взглядах что–то ужасное. Они что, разлюбили друг друга? Откуда такая ненависть? Я не понимаю. Мне страшно.