Название: Мозаика мира

Автор: Jean–Paul

Категории: слэш/гет

Фэндом: Льюис

Герои: Роберт Льюис/Джеймс Хэттуэй, Джеймс Хэттуэй/OMC, Джеймс Хэттуэй/OFC

Рейтинг: NC-17

Содержание: Джимми Хэттуэй самый загадочный персонаж детективных сериалов, которые я люблю. Про него можно фантазировать:-)

Дисклаймер: Эти герои не приносят мне дохода. Безумство поведения героев – на моей совести.

Лео. Это он привел его. Будто специально выбрал этого парня, чтобы докопаться до меня или просто устроить мою личную жизнь.

Грег умный, закончил колледж Магдалены. Дизайнер. Мы много пьем и болтаем. Я даже играю для них на гитаре. Им нравится. Мне тоже нравится быть с ними.

Он приехал из Эдинбурга, делал там выставку. У Лео две лишние спальни и Грег занимает одну из них. Я сижу на полу и рассматриваю альбом с наклейками. Он сидит на кровати. Я смеюсь над его коллекцией. Вдруг он наклоняется и целует меня. Почему мне это понравилось? Мы едва знакомы. Я не хочу падать ниже, чем я есть – начинающий констебль, за этот месяц снявший десять кошек с деревьев и черти сколько раз подносивший тяжелые сумки с продуктами пожилым леди. Никаких перспектив для недоучки–священника.

Мы целуемся, лежа на полу. Он раздевает меня, тащит на кровать. Не думал, что все будет так быстро. Я кончаю ему в рот. Он ложится на меня, раздвигает мне ноги. Я начинаю биться. Мне страшно. Он хватает меня за руки, прижимает к подушке.

– Ты, что, не хочешь?

– Так не хочу.

– У меня есть резина.

– Нет.

– Я тебе отсосал. Ты чё ломаешься как девственник?

Я выворачиваюсь, вскакиваю.

– Я и есть девственник.

Грег молчит. Звериное выражение лица исчезает.

– Извини. Я думал ты…

– Нет.

Я быстро оделся, ушел. Больше я его не видел.

Лео и все остальные стали считать меня настоящим геем, как сам Лео, как мой школьный друг Уилл. Они правы. А еще они стали считать меня недотрогой. Они чертовски правы. И стали смеяться, что я ищу свою настоящую любовь, и буду блюсти обет безбрачия, пока ее, точнее, его, не встречу. Пошли они все. Мой мир рассыпался на части после того, как меня отчислили. Мне наплевать, что про меня говорят. Я ни в чем не виноват.

Я дома, наряжаюсь. Единственные джинсы, ботинки, футболка, клетчатая рубашка.

Леон ждет на автобусной остановке. Мы едем молча.

Коктейли. Я впервые пробую смешанные напитки. Виски лучше.

Лео знакомит меня с друзьями. Дэн, Пип, Крис, Кэтлин, Бэтси, Фиона – они пьяные и скачут под музыку, как бешеные обезьяны. Я не умею танцевать современные танцы. Если я скажу Лео, что умею танцевать вальс, он будет смеяться.

Кажется, это Кэтлин ловит меня у туалета. Она ниже меня на две головы, глаза обведены черным, как у енота. "Слушай, Джим, а ты с Леоном, да?" – "Да". – "Жаль. Ты такой симпатичный", – я тупо смотрю на нее. – "Нет, я не в этом смысле с Леоном. Я просто пришел с ним" – "А поехали ко мне?"

Это недалеко от меня. Она наливает мне виски до краев. Пьем залпом.

Я ничего не помню, кроме того, что неумело тыкался в нее, никак не мог попасть внутрь, пока она сама не направила. И быстро кончил.

Только потом, когда она лежала на боку, повернувшись ко мне, я рассмотрел ее. Груди свешиваются – настоящие, не как у женщин из плохих фильмов. Лицо ничего так, только косметика размазалась. "Теперь моя очередь, ты так не считаешь?" – "Твоя очередь что?" – "Кончить" – "А…. как?"

Можно сказать, что я не слишком преуспел. Она засмеялась: "Да, Священник, ты не слишком трезв". – "Кажется, да".

Я стою на улице и думаю, в какой стороне мой дом. Ночь на исходе. Мне двадцать пять. Я не священник, как должен был стать в этом возрасте. Мне надо убедить отца, что служить в полиции не хуже, чем служить в армии, как мой средний брат. Но я всего лишь констебль.

Я только что отдал свою девственность. Бесплатно, пьяно, бездумно. Я не сказал ей, что она первая. Надо было сказать, что да, я любовник Лео. Наверное, я избежал бы позора.

Завтра у меня экзамены на сержантский чин. Я должен его сдать, во что бы то ни стало. Впереди целый день. Главное, не думать, что я согрешил.

Ну, конечно, давай теперь рыдать! Лео хлюпает носом, черные вихры закрывают покрасневшие глаза.

– Не надо, Лео.

– Ничего, я щас соберусь, – еле слышно бормочет он себе под нос.

– Оксфорд это близко.

– Да, конечно.

– Лео, хватит плакать. Уныние – грех.

– Да, я знаю, – он поднимает глаза. – Когда ты едешь?

– Завтра. На работу в понедельник.

– А ты не можешь уехать в воскресенье?

– Мне еще квартиру надо снять. И осмотреться.

– Ну да.

Я наливаю нам еще по стакану. Он пьет молча. Смотрит в окно.

– Ты знаешь, я люблю тебя, – вдруг говорит он.

– Да.

– И я тебе не подхожу, – он говорит это твердо. Он будет чертовски хорошим полицейским.

– Лео, ты мой лучший друг.

– Джим, я говорю не о дружбе, – он допивает виски. – Что ж, давай оставаться друзьями, – он мудр. Очень мудр.

На прощание я обнимаю его. Он не отпускает меня, сжимая изо всех сил. Я целую его макушку.

– Прости меня, Лео.

– И ты меня, Джим.

Мы занимаемся этим так, как я об этом мечтал – только руки, губы, тепло, нежность. Никакой резкости, дикой страсти. Я снова лишен невинности. Теперь тем, кто меня любит, и кого не люблю я. Главное, никакой боли. Я ее не почувствовал. Мне было приятно. Мне было хорошо. Этот человек знает меня лучше всех. Он знает все мои грехи и знает, какая расплата ждет меня за эти минуты.

Я иду по темной зимней улице, пиная снег на камнях мостовой. Дома все упаковано: рюкзак, чемодан, сумка, гитара. Последний звонок матери, и все, в путь.

Управление полиции долины Темзы – не такое уж плохое место. Когда я сдал экзамены, и мне предложили на выбор сферу деятельности, я выбрал смерть. Убойный отдел вполне подходящее место для грешника. Узаконенный ад. Работа без выходных, с восьми до шести. Вечер может сложиться удачно, если ты успеваешь доехать до дома без поиска ближайшего поворота назад. Управление занимается огромным пространством – сегодня ты работаешь в центре Оксфорда, завтра почти в Кембридже. Это мне подходит.

Мне нравится моя работа. Я пока на подхвате. Бумаги, поручения. Мой начальник – интересная женщина. Имаджин Инносент. Забавное сочетание фамилии и места службы. Невинностью здесь не пахнет. Я делаю свою работу настолько хорошо, что она стала поручать мне много такого, что должна была бы делать сама или ее заместитель. Я просто ни от чего не отказываюсь – вот и весь секрет. В отличие от других у меня нет семьи, нет подружки, нет своей жизни. Я делаю только два исключения – церковь и музыка.

Отец подарил мне машину. Ее просто доставили мне с пакетом документов. Я сто раз переспросил мать, что я ему за это должен. Она, в конце концов, разозлилась и сказала: "Помирись с ним и спроси сам". Для этого я должен сделать всего–то три вещи: 1. преодолеть себя; 2. добиться согласия на встречу; 3. записаться на прием. Да, есть еще одно – он должен меня принять, не успев передумать. Мать говорит, что он очень переживает. Пусть лучше займется старшим братом – для него не слишком удачно прошли последние выборы.

Здесь много моих школьных товарищей, но я стараюсь с ними не сталкиваться. Мои старые кембриджские друзья поддерживают со мной связь. Мы стали ближе, как только я купил смартфон. Постоянно включенная icq – разве не здорово?! Я никогда не говорю с Лео о том, что было. Он тоже не упоминает. Если он приедет, я не уверен, что повторю эту ошибку. По прошествии времени, я сделал из всего, что со мной происходило, только один вывод – кто бы ни случился в моей жизни, он должен быть нежным в постели и интересным и острым на язык в жизни. Ум, юмор, доброта – разве это сложно? Это невозможно. Девушка это будет или парень – мне все равно. Главное, чтобы я полюбил взаимно.

Суперинтендант поручила мне встретить командированного. Точнее, возвращающегося из командировки. Про него ходят легенды. Интересно посмотреть.

Мда… Гавайская рубашка, орхидеи. Алкоголик – одно слово. Все на лице написано. Чудесная поездка на кладбище вместо того, чтобы быть у суперинтенданта. Могила его жены – и происхождение мятой физиономии становится понятно.

Я никогда не встречал такого сочетания: наплевательство на правила, рвение к работе, пьянство. Вот что меня поразило в нем больше всего – наивность взгляда и резкий бросок вперед для поимки виновного. Истинного виновного. Он долго ходит кругами, думает, тянет время. А потом как кобра.

Удивительное чувство юмора. Я даже не думал, что на работе можно так понять человека. Это как было с Лео, когда мы встретились на полицейских курсах – только сели рядом и сразу поняли, что знаем друг друга тысячу лет. Здесь чуть по–другому – у нас разница в возрасте слишком большая, чтобы он понимал все, что я говорю. Он с ужасом оглядывался в первый день, когда пипикало сообщение icq.

"Роберт Льюис" – через месяц я ловлю себя на том, что перекатываю это имя на языке перед сном. Лео не обижается, что я все время говорю о нем. Он шлет мне самый важный вопрос в таком виде: "Неужели ты в©ся? " Я пишу в ответ: "Нет. Я профессионал. На работе – ни–ни". Лео шлет рожицу, пожимающую плечами.

– Что–то ты все время такой грустный, Джим?

– Что вы, сэр. Я полон радости. Грусть не угодна Господу.

– Ой, хватит, а! Это, конечно, не мое дело.

– Еще бы, – я скриплю зубами. Он что–то подозревает. Конечно. Только слепой не заметит. Почти два года быть рядом и не заметить… Хотя, с него станется. Он спрашивал о моей ориентации. Я изошел словоблудием, но так и не сказал "да, я гей". Если я не смог признаться ему в том, что знают все друзья, как я смогу признаться ему в любви. Никак, никогда.

Труды отцов церкви твердят о смертном грехе. Моя любовь смертный грех. Я не изменил своего мнения, я продолжаю верить. Но я знаю, что то, что я чувствую, это не плохо. Здесь, в этом мире, это может быть совсем другим. Если бы я знал это тогда, давно, Уилл был бы жив. Или это была его судьба – верить в то, что любовь это плохо. Со мной все правильно, просто я не собрал свой мир так, чтобы я был достоин любви. А Роберт, когда я потерял его доверие, сказал очень важную вещь, смысл которой "единожды солгав". Он не поверит мне. Хотя все между нами вроде наладилось.

– Ты еще играешь? – он меняет тему.

– В ансамбле? Да.

– Почему не приглашаешь послушать?

– А вы хотели бы?

– Конечно.

– Да, вам все равно нечем заняться, – он сурово смотрит на меня, а потом улыбается. От его улыбки всегда тепло. Я хочу дотронуться до него. Господи, не дай ошибиться. Столько раз я повторял себе, что это юношеское, это пройдет, но ничего не проходило, все становилось только хуже. Даже Лео говорит, что у меня депрессия от неразделенной любви и что надо найти кого-нибудь помоложе.

– А вы не хотите сходить со мной на другой концерт. "Листопад мадригалов" – они играют нечто на нас похожее. В пятницу.

– В эту? Давай.

Я выхожу от него окрыленный. "Я! Иду! С! Ним! На! "Листопад"!"

На что Лео, со свойственным ему скепсисом, отвечает: "Если бы ты шел с ним трахаться, а так…Как влюбленный школьник", – отличный ушат ледяной воды.

Ему понравилась музыка. Он даже вспомнил какое–то стихотворение Китса, мол, очень к музыке подходит. Непостижимый человек. Откуда в нем все это? Наверное, от бывшего шефа.

После концерта я подвожу его домой. Он, как всегда, приглашает меня выпить. Я соглашаюсь. У него неистощимые запасы пива и виски. Сегодня я предпочитаю виски. Он не задумывается, как я поеду к себе. Мы болтаем о музыке и незаметно приканчиваем бутылку. Когда я встаю, чтобы пойти в туалет, гостиная кружится и пол встает дыбом.

– Ты что, Джимми? – он склоняется надо мной. Я открываю глаза и хихикаю:

– Ничего. Я просто очень большой и неуклюжий жираф. Головой за люстру – бах!

– Господи, Хэттуэй, да ты пьян в стельку.

– Жирафы не пьяные. Они просто большие, – я переворачиваюсь, встаю на четвереньки, толкаю его плечом, он садится на ковер. Нелепо, но я разглядываю его вместо того, чтобы ползти в ванную. Надо бы встать, а ноги не слушаются.

– Давай–ка помогу, – да, опытный алкаш знает, что со мной. Он встает, поднимает меня. Мы идем в ванную. Я жутко хочу ссать.

– Вы, это… отвернитесь, что ли?

Он уходит. Пока я привожу себя в порядок, что–то происходит. Он принимает решение. Выйдя из ванной, я вижу его лицо – немного растерянное, но решительное.

– Я тебя такого не отпущу. Идем.

Мы идем в гостевую спальню. Там большая кровать. Он приказывает:

– Раздевайся и ложись.

Я такого не ожидал. Послушный мальчик всегда делает то, что ему говорят. Я раздеваюсь, пока он убирает покрывало и откидывает одеяло.

– Джимми?

Я стою позади него. Я выше на полголовы. Мои руки скользят по его плечам, обнимают его. Он поворачивается и смотрит на меня ошалелыми глазами. Руки сами обнимают меня. Ладони как раз на моей пояснице. Я наклоняюсь и целую его в губы. Он меня отталкивает.

– Джим, ложись спать, – он говорит так спокойно, что мне сразу становится плохо.

– Нет, я пойду. Извините, – где–то лежат мои плавки, носки. Черт! Я даже ботинок не вижу.

Я мечусь по спальне, никак не просуну ногу в штанину. Холодный пот, трясущиеся руки, пьяное пошатывание. Я судорожно застегиваю брюки. Когда носишь линзы, нельзя плакать. Левая с водой вываливается. Ни черта не вижу.

Он мутным пятном движется ко мне. Я делаю шаг влево, потом шаг вправо – не обойти. Я за кроватью, заперт в углу. Рубашка в руке, пиджак остался в гостиной.

– Джимми, послушай, – опять ровный бесцветный голос.

– Я сейчас уйду, сэр. Пустите, – я шагаю вперед. Он хватает меня за руку.

– Ты никуда не пойдешь, – мягко говорит он. – Ты будешь ночевать здесь.

Рубашка падает на пол. Я не замечал, какой он сильный. Когда он выносил меня из пожара…Я не помню, как это было. А сейчас он берет меня за руку, дергает, и я в мгновение оказываюсь на постели. Он садится рядом, обнимает за плечи. От него веет жаром. Я кладу голову ему на плечо. Я больше не плачу. Медленно вынимаю вторую линзу и бросаю ее на пол.

– Я теперь ничего не вижу, – шепчу я.

– Ничего, завтра я поведу.

– Я кретин.

– Нет, Джимми, ты не кретин, – он встряхивает меня. Я поднимаю голову. – Ты совсем не кретин. Это я дурак.

– Сэр… – вблизи я вижу его глаза. Он не сердится. Он добрый.

– Джимми, знаешь, – он молчит, а потом гладит меня по щеке. Я закрываю глаза. Эта нежность… – Ты можешь называть меня Робби. Здесь, в спальне.

Я чувствую движение воздуха. Моих губ касаются мягко, чуть ощутимо. Мне надо только ответить. Я отвечаю. Все встает на свои места. Мозаика складывается в картину мира.