Название: Простуда

Автор: Jean-Paul

Фандом: Вариант «Омега»

Пейринг: Георг фон Шлоссер/Сергей Скорин (он же Пауль Кригер)

Рейтинг: NC-17

Категория: слэш

Содержание: Барон Георг фон Шлоссер, влюбленный в русского разведчика Сергея Скорина, известного ему под именем капитана Пауля Кригера, подхватил жуткую простуду. Скорин знает только один нормальный способ лечения.

Комментарий: игра слов – немецкая фамилия Шлоссер означает «слесарь». Кто не знает, как выглядят герои - вам поможет этот клип.

Посвящение: моему другу Sean, который все уши мне прожужжал про слэш в этом сериале.

Дисклаймер: Стихи Гейне. Проза моя. Эти герои не приносят мне дохода. Сериал «Вариант «Омега»» не является пропагандой гомосексуальных отношений между немецкими баронами и русскими разведчиками.

В октябре в Таллинне холодно и неожиданно снежно. Шлоссер храбрится, продолжая носить легкую шинель, только по вечерам меняя ее на теплое пальто. Старый Хельмут сетует, что не догадался взять для него в дорогу шубу, и каждое утро и каждый вечер, встречая молодого барона, просит разрешения позвонить в поместье старого генерала, чтобы ее выслали сюда, в Эстонию. Шлоссер фыркает в ответ, пока его не настигает простуда.

Началось с головной боли утром, к середине дня слезились глаза и першило в горле. Вечером он вернулся домой, чтобы переодеться в штатское, и Хельмут прямо на пороге вручил свежий носовой платок. Шлоссер наградил его уничтожающим взглядом, но платок в карман сунул. Несмотря ни на что надо было ехать в дом Лоты. Вернее, поправил себя Георг, к русскому.

- У вас насморк, барон? – капитан Кригер, кажется, удивился тому, что сам барон фон Шлоссер может хлюпать покрасневшим носом и выскакивать за дверь каждый раз, когда ему нужно его прочистить.

- Проклятая зима, - утирая нос, просипел Шлоссер.

- Разве это зима? Пока только осень.

- Отвратительно.

- Разве вы не были в Москве зимой?

- Был. Но ни разу не болел, - барон снова начал хвастаться. Это получалось незаметно для него самого. Каждый раз, когда русский давал ему повод, хвастовство, а точнее самовосхваление, начинало складываться само собой. – У меня вообще хорошее здоровье.

- Сплюньте, барон. – Скорин лениво потянулся в кресле. – Но я могу вылечить вас русским методом.

- Каким?

- Народным.

- Вы говорите это так, будто владеете алхимическим знанием и можете приготовить чудодейственное зелье.

- Ну мне далеко до ваших немецких ученых, но кое-что, тем не менее, я знаю и умею.

- Ох уже эти ваши русские штучки. Вы мне напомнили один случай. Он как раз произошел со мной в Москве зимой. Было очень холодно, а я решил переодеться пролетарием, и для этого…

- Ваш чай остывает, барон, - Лота опять застала странную сцену. Русский разведчик, развалившись в кресле у камина, полуприкрыв глаза, лениво выстукивает длинными пальцами по подлокотнику какой-то марш, немецкий контрразведчик ерзает на стуле, перекладывая ногу на ногу, и нервно дергает головой в сторону двери, отсылая Лоту прочь. Лота послушно уходит, вновь давая себе слово выбросить Георга из головы. Не по зубам ей этот орешек.

- Не боитесь заразить ее?

- Что? Ах, да, - майор вновь потер платком под носом и вдруг схватился за голову. Его немного повело, головная боль стала невыносимой. – Нет, это совершенно невозможно! Последний раз я болел еще ребенком, и это мне настолько не понравилось, что я решил во что бы то ни стало победить в себе любую болезнь.

- Успешно?

- Вполне. Мне тридцать четыре, и за двадцать лет ни одной простуды.

- А у меня вот все время болит горло. Чуть ветерок подует и… фьють, - Скорин присвистнул. – Ангина.

- И как же вы справляетесь? Ведь вам по роду службы не положено.

- Мало ли что мне не положено. Мне положено учить финских оболтусов немецкой поэзии, а что я вместо этого делаю? Просиживаю штаны в этом богом забытом городе.

- От вашего вранья мне еще хуже. Помолчите. Лучше почитайте мне какие-нибудь стихи. Только тихие, без социального порыва бедности.

- Вы снова капризничаете, барон.

- Мне по рождению положено, не так ли?

- Откуда феодальная спесь у слесарей?

- Либо читайте стихи, либо замолчите.

Кригер взял из шкафа томик стихов Гейне, запрещенного поэта, чьи стихи были кодом посланий Москвы.

- Вот, помните это?

Какая дурная погода!

Дождь или снег, - не пойму.

Сижу у окна и гляжу я

В сырую, ненастную тьму.

Чей огонек одинокий

Плывет и дрожит вдалеке?

Я думаю, это фонарик

У женщины старой в руке.

- Постойте, сейчас вспомню, - Шлоссер встал, как обычно, когда они с капитаном упражняли свою память. Кажется,

Должно быть, муки или масла,

Ей нужно достать поскорей.

- Как там дальше?- барон снова сел, голова кружилась.

Скорин продолжил:

- Печет она, верно, печенье

Для дочери взрослой своей.

А дочь ее нежится в кресле,

И падает ей на лицо,

На милые, сонные веки

Волос золотое кольцо.

Дева тут же появилась, чтобы напомнить о времени:

- Уже без десяти.

- Да-да, - Шлоссер вскочил, и, извинившись, вышел в коридор.

- Барон совсем расхворался, - Лота включила приемник, вернула его на нужную волну. – Наверное, у него жар.

- Вполне вероятно. Вы пробовали уговорить его обратиться к доктору? – Скорин пересел на место Шлоссера ближе к приемнику.

- Я только намекнула и тут же была возвращена на свое место, - усмехнулась Лота. – Попробуйте вы. Вас он может послушать.

- А может и вернуть на место, чтобы я его лучше помнил.

- Ну, что у нас? – Шлоссер вернулся в кабинет, и тут же часы начали отбивать полночь.

- Музыка советских композиторов, песни на слова советских авторов, - Скорин и сам был недоволен, что Центр который день молчит.

- Ничего, подождем.

Они ждали еще несколько минут. Скорин почти дремал, Лота перебирала карты, жалея, что не умеет вязать: сейчас это умение ей очень бы пригодилось, Шлоссер про себя ругал русских, немцев, погоду, Хельмута, Кригера с его застывшей на губах полуухмылкой, Лоту. Нет, пожалуй, Лоту он не ругал. С тех пор, как его интерес к ней слегка поугас, она стала чем-то вроде дальней кузины, которую он когда-то в далеком детстве очень любил, а потом стал ей хорошим другом.

- И сегодня тишина, - медленно, не открывая глаз, произнес Скорин.

- Завтра. Они должны же что-то сказать. Завтра, Лота,- снова гнусавя сказал Шлоссер.- Будьте готовы утром к восьми, я заеду за вами.

- Барон, вы же совсем… - начала было она.

- Что?!- прервал ее майор.

- Я знаю один верный способ, который уже завтра поставит барона на ноги, - Скорин даже не повернулся к Лоте, как бы говоря сам собой. – Но для этого нам понадобится много водки, постель и желательно чистые простыни.

Лота видела, как и без того выразительные глаза барона расширились, как метнулась ко лбу нервная рука, как он бросил на нее взгляд, полный невыразимого… отчаяния? Она не поняла, что произошло, настолько быстро ей было вежливо и жестко приказано идти спать. Еще не закрылась дверь, как Шлоссер, чуть заикаясь, зашипел:

- В-вы… вы с ума сошли?!

- Почему? – русский смотрел на него наивными голубыми глазами.

- При Лоте! Как вам… - он снова задохнулся.

Как же это было не вовремя! Ну почему не вчера? Почему не несколько дней назад, когда он возил русского в оперу, и они вернулись сюда поздно, оба вдохновленные и счастливые, и Шлоссер уже думал, когда они шли под руку к машине, стоявшей близ стен Старого города, что вот-вот Кригер опустит руку чуть ниже, возьмет его ладонь в свою, ведь на той улице было так темно, светила только луна, и ни одна живая душа не смела пройти по ней в такой час. Тогда он поцеловал бы этого человека, как давно уже никого целовал, и, возможно, все было бы сейчас по-другому. Но этого не случилось. Георг привез Пауля к дому Лоты, не осмелившись сделать еще один шаг вперед в их отношениях, хотя они долго не могли расстаться: сначала сидели в машине, потом стояли у калитки, не стуча привратнику, стояли, и говорили, говорили, и Шлоссер поправлял воротник пальто и шарф Кригера каждую минуту, убеждая его, что тот простудится, а Кригер плотнее укутывал шарфом горло барона и говорил ему то же самое, но не уходил, пока оба совсем не промерзли на ледяном ветру, и не разошлись.

Так что Шлоссер был абсолютно уверен, что уже давно провалил всю свою операцию, и ни один шаг ничего не исправит. Его тянуло к русскому с самого начала, и это не имело никакого отношения к работе абвера. Вернее, он знал момент своего провала с точностью до секунды. Это случилось совсем недавно. Не прошло и месяца, как русский швырнул ему в лицо сверток с костюмом, который барон купил ему для выходов в свет. «Я не содержанка. Хватит того, что я ем ваш хлеб, развлекаю вас по вечерам и сплю в вашей постели,» - так в сердцах сказал Пауль, в глазах его четко читалось презрение к слабости барона. И Шлоссер только покачал головой, сам поднял сверток с пола и положил на край стола. Ушел молча, не попрощавшись, потому что не было слов, чтобы объяснить, зачем ему нужно, чтобы капитан Пауль Кригер, разыскивающий в Таллинне свою невесту и живущий в доме молодой вдовы Лоты Фишбах, появлялся на людях с майором фон Шлоссером в гражданской одежде, раз это так презираемо среди мужественных русских разведчиков. Тогда Шлоссер отступил, так как не смог сказать, что он ненавидит военную форму на тех, кого любит, пусть они и не благоволят ему в ответ. Ведь тогда он не любил, просто хотел, чтобы его враг был по вечерам, в перерывах между дневным бездельем и ночной работой, его другом. Либо просто другом, либо самым близким другом. Таким, какого у барона фон Шлоссера еще не было. Он был согласен на дружбу, и был бы мучительно счастлив, если бы русский вдруг ясно дал понять, что его игра во флиртующее равнодушие значит что-то большее, чем просто изобретательная работа в тылу врага. Флиртующее равнодушие – фон Шлоссер не мог дать другого определения поведению русского. Иногда он бывал холоден с бароном, едва ронял пару слов приветствия и молчал весь вечер, порой же садился рядом с ним на диван, касался его плеча худыми пальцами, что-то объяснял или рассказывал, и улыбался, глядя ему прямо в глаза спокойным, ласковым взглядом. И Шлоссер не мог отвести глаз. Однажды Георг был настолько зачарован этим взглядом, что уже занес свою ладонь над ладонью Кригера с намерением взять ее и поднести к губам. Вмешалась Лота, пошевелившаяся в своем кресле, напомнившая о том, что они не одни. Тогда он бросил на Пауля быстрый взгляд, и тот, как ему показалось, кивнул в ответ, будто бы понимая и соглашаясь, что не здесь и не сейчас.

А еще он помнил каждую деталь того вечера, когда после посещения оперы прошла ночь и весь день, и он пьяный по его меркам, как скотина, не только от русской водки, но и от счастья, что Пауль вчера наконец-то надел в оперу тот злополучный костюм и был с ним безмерно ласков, в пылу стихотворной битвы не давал Кригеру встать со стула, навалившись на него из-за спинки, прижав его кисти к крышке стола, чтобы не смог пролистать книгу и найти подсказку, читал наизусть, щекоча ухо, касаясь щекой щеки, дыша водочным духом, того же запрещенного Гейне:

В почтовом возке мы катили,

Касаясь друг друга плечом.

Всю ночь в темноте мы шутили,

Болтали - не помню, о чем.

Когда же за стеклами в раме

Открылся нам утренний мир…

И нарочно замолчав, чувствовал, как русский шевелит губами, продолжая вместо него шепотом:

Амур оказался меж нами,

Бесплатный слепой пассажир.

По тому, как Кригер застыл, Шлоссер понял, что сегодня продолжения вчерашней близости не будет. И тогда отпустил его, вернулся к бару, налил себе еще рюмку, выпил залпом и спросил, что русский думает о нем теперь. Русский ответил ему в спину заледеневшим, ничего не выражающим голосом:

- То же, что и всегда. Вы талантливый человек, барон.

- Не то, Кригер, не то вы сейчас говорите. Я думал, мы уже хорошо понимаем друг друга.

Скорин молчал, зная, что любое его слово сейчас пропадет впустую: так пьян и зол майор. Он давно чувствовал, что назревает выяснение их невысказанных отношений – да, сам Сергей не сомневался, что, по мнению барона, у них именно «отношения» – и просчитывал в уме варианты своих действий и действий барона. Если он поддастся влиянию барона, не будет ли провалена вся операция? Не будет ли уничтожен барон мгновенно пронюхавшими об этом аспекте их совместной работы агентами гестапо? А они пронюхают. Обязательно и очень быстро пронюхают. Сохранить в тайне личную жизнь барон не сможет – слишком выразительное лицо, слишком эмоционален, слишком, если честно признаться, вертляв. Скорин про себя содрогнулся, на миг представив, как барон Георг фон Шлоссер, будет оправдываться на допросе у мясника Маггеля. «Не сможет оправдаться, соврать, сразу попадет под пулю», - решил Скорин. Но тут же вернулся к мысли о том, что неплохо было бы поймать барона как рыбу на крючок. Дать ему еще пару авансов, прикинувшись, что он, Пауль Кригер, ни-ни-ни, но с ним, с бароном, уже готов перейти к решительным действиям. Конечно, он, Сергей Скорин, а не Пауль Кригер, - уже пару месяцев каждый день ждал, что холеный красавец Георг фон Шлоссер предложит ему провести вместе ночь, но пока барон ни разу не решился, будто предоставил право начать этот разговор Кригеру. Но Кригер не из тех, кто сам идет в пасть льву. Он – не Скорин, он – выдуманный персонаж, не имеющий права решать судьбу барона. Авансов и так было слишком много, Сергею нравилось разглядывать барона, видеть, как от этого тот отвлекается от работы, становится улыбчив и томен. Доходило до того, что у самого Скорина руки тянулись прикоснуться к немцу, взять его под руку или приобнять, когда тот шел рядом, а один раз он даже положил руку ему на плечо, читая через голову очередную расшифровку. Вчера же он был готов греть майора под ночной таллиннской моросью, но не решился обнять, когда было можно и глаза Георга звали его сделать это. В подобном сближении было свое тайное, недостойное его, но увлекающе порочное удовольствие.

- Ладно, нет, так нет, - Шлоссер прервал мысли Кригера, зло хлопнув дверью. Майор был уже в прихожей, когда Кригер вышел вслед за ним. Прислонившись к дверному косяку и скрестив руки на груди, он наблюдал, как барон одевается.

- Вы так уверены, что сами меня понимаете? – спросил Кригер.

- Не будем больше об этом, капитан. Вы ясно выразили свое мнение по этому вопросу. Даже на голосование ставить нечего, - барон, внезапно трезвый, застегивал пальто. – Ваше право думать обо мне все, что угодно. Я ни в коем случае не виню вас. Может быть, это ваша природа, не более того. Я только одного не понимаю, - он крутил шляпу в руках, не поднимая глаз на Кригера. – Зачем вы были со мной столь любезны? Или вы раздумываете, стоит или не стоит игра свеч? Я не обещаю ничего: мне просто нечего вам обещать. Пока я предлагаю вам только отношения, не касающиеся нашей работы. Вы – мужчина, я – мужчина: суть моих желаний вам понятна. Вам решать, мое мнение вы теперь знаете.

Он оставил капитана в раздумье. Дома Хельмут ворчал больше обычного про старого барона, который «если являлся ввечеру такой пьяный, значит быть беде». Все у Хельмута теперь было к беде.

Георг конечно же знал, что не просто так этот русский флиртует, и почти нападает, и почти сдается, но потом вдруг отступает и никогда не преступает дозволенную черту. Он играет бароном, как барон играет им. Только игра русского может быть побольнее игры немца. И немец уже почти проиграл, ибо чувства захватили его раньше, чем он успел подготовиться к ним.

«В здоровом теле здоровый дух – явление редкое» говаривали древние, и Шлоссер был с ними совершенно согласен. В русском он видел другое сочетание: здоровый дух украшали красивые глаза и руки, шрам на подбородке, иногда взъерошенный затылок. Когда Пауля навещал врач, проверяющий, как тот выздоравливает после инфаркта, барон даже видел русского голым. Не целиком, конечно, только торс. И шрам на бедре. Снимок шрама хранился в особой папке. Особая примета. Очень особая.

Вряд ли честному коммунисту можно предаваться пороку, считал барон. Для этого нужно было бы получить разрешение Центра. Но честен ли русский по своей природе? Шлоссер иногда раздумывал, какие варианты развития событий в Таллинне предусмотрела Москва. Думали ли таинственные комиссары, что их агента может захватить в плен и просто убить контрразведка? Конечно, думали. Но рассчитывали ли они, что их посланник может стать любовником одного из врагов. Возможно. Но недоказуемо, что Кригер готов к этому с самого начала. Это нарастающее между ними напряжение появилось из-за них самих, а не из-за интриг Москвы и Берлина.

Если бы Кригер решился раньше, не было бы этого позорного насморка и нудящей головной боли. Или… он смеется над бароном? Он же все видит, все понимает, чего-то ждет - это очевидно. А сейчас – так откровенно, когда барон в таком плачевном состоянии – это же просто издевка! Подлая, недостойная офицера, да нет, просто недостойная честного человека! Голос капитана вернул майора к реальности:

- Я бы вылечил вас в считанные часы, барон, но здесь осталась всего одна свободная спальня и она не готова к приему гостя. Если бы мы могли с вами сделать это в вашем доме, то завтра вы были бы, как говорят русские, «как огурчик».

- Пауль…

Скорин повернулся и посмотрел на немца. Барон стоял, прислонившись спиной к двери, его лоб покрывала заметная испарина, в руке он сжимал пресловутый носовой платок, и весь вид его был каким-то жалким. Скорину вид этот совсем не понравился. Он не думал, что фон Шлоссер может быть таким измученным.

- Да вы совсем плохи, вам надо лечь, - Скорин быстро подошел к барону. – Вы не должны ехать домой. Давайте я скажу Максу, чтобы открыли ту комнату.

- Нет. Кригер, вы сумасшедший. Как вы можете так спокойно говорить об этом, когда я еще не...

- У вас жар, - Скорин приложил руку к влажном лбу барона, но остался недоволен, и, слегка привстав на цыпочки, прижался к его лбу губами. – У вас жар, - повторил он убежденно. – Вы должны лечь, и, поверьте, не будет ничего дурного, если вы одну ночь проведете в этом доме.

- Если я проведу одну ночь с вами, назад пути не будет, - прошептал барон, ошарашенный нечаянным поцелуем.

- Я знаю, но что поделаешь! В Таллинне очень дурная погода, - Скорин отодвинул Шлоссера от двери. – Макс! Открой гостевую спальню и постели чистую постель. Господин майор остается. Сядьте, барон. Я пока поищу, что нужно.

У Шлоссера не было сил сопротивляться. Он не хотел думать о том, что будет делать, оставшись с русским наедине в спальне этого дома. В таком состоянии он способен только лежать, ничего больше. Почему русский выбрал этот день, когда он болен и, Шлоссер признался самому себе, слаб, чтобы пойти на что-то решающее? Лота никогда не любила его слабым, а когда он приходил к ней злой или уставший или разочарованный, она жалела его и самоустранялась, давая всем своим поведением понять, что это не ее забота – идти дальше дежурных слов, хотя она для немки весьма умна. А тут этот смелый, отчаянный человек, имени которого он все еще не знает, такой уродливый и такой прекрасный... Шлоссер понял, что мысли его путаются, сила воли, на которой он продержался весь сегодняшний день и весь вечер, покидает его, и в тот момент, когда он готов был повалиться со стула на пол, его поддержали за плечи руки вернувшегося с кухни капитана.

Шлоссер плохо понимал, куда Кригер его ведет, почему вокруг суетятся прислужники. Мелькнуло белое лицо Лоты, так же быстро исчезло. Кригер запер дверь изнутри: Шлоссер слышит щелчок замка, он звоном отдается в ушах. А зачем еще одна простыня на свежезастеленной кровати и бутылка русской водки? Или ему это кажется? Он снова готов упасть.

- Почему так не вовремя, Кригер? Вот скажите мне, почему вы так не вовремя решились. Вы же видите, что я труп.

- Вы бредите, барон. Держитесь за меня.

- О, я давно брежу. С тех пор, как вы появились. Только вами и брежу.

- Вы сами меня вызвали, - Скорин усадил Шлоссера на кровать.

- Как точно ваша Москва все просчитала. Вы… Именно вы… Не какой-нибудь краснолицый верзила с потными руками.

- Барон, помогите мне. Вы должны раздеться и лечь, - Кригер снял с него пиджак, и попытался расстегнуть рубашку.

- Пауль, я ни на что сейчас не способен, – отбросил его руку барон. - Зачем ты сейчас это затеял?

- Так надо, барон. Давайте манжету.

- Так надо? Вам приказали? Как? Вы же ни с кем не встре… Ох! – Шлоссер не сдержал вздоха, когда ледяные, как ему показалось, руки капитана скользнули по его ребрам, снимая нижнюю фуфайку вслед за рубашкой.

- Я ни с кем, барон, ни с кем. Давайте-ка снимем эти туфли и брюки, - Шлоссер не заметил, как оказался сидящим на кровати в одних кальсонах и носках. Подтяжки для носков он за одежду не почитал.

- Вы тоже находите носки неудобными?

- Вот платок, высморкайтесь, а то я ничего не понимаю.

- Я не буду сморкаться.

- Пусть сопли текут, конечно.

Это было так унизительно! Отяжелевшей рукой барон взял платок и поднес его к носу. В этот момент капитан нагнулся и, отстегнув подтяжки, снял с него носки, тут же потянул за пояс кальсон.

- Что вы делаете? – прогундосил немец.

- Помогаю вам, пока вы прочищаете нос. Давайте-ка, без возражений, - тон русского был настолько тверд, что Шлоссеру оставалось только повиноваться.

- Не понимаю вас, Пауль, - тихо сказал он.

- Что?

- Я раздет, вы одеты. Я вам таким нравлюсь?

- По мне вы в любом виде хороши, - этому Шлоссер поверил: так изучающе рассматривал его сейчас тело Кригер. Барон всегда знал, что хорош собой.

- Так вы хотите переспать со мной? – он улыбнулся.

- Не те вы вопросы задаете, барон, - Скорин снял пиджак, закатал рукава рубашки и взял бутылку. Быстро открыв, он отпил глоток прямо из горлышка. - Ну-ка, господин майор, сделайте глоток.

- Для храбрости? Без этого вы не сможете со мной быть?

- Для храбрости и за здоровье, - уклончиво ответил Скорин.

Шлоссер послушно отпил, немного закашлялся, но тут же перестал, увидев, что капитан, взяв у него бутылку, зачем-то выливает оставшуюся водку на запасную простыню. Отставив опустевшую бутыль, русский развернул ткань. Спиртовой запах заполнил комнату.

- Встаньте, и повернитесь ко мне спиной.

- Что ты будешь со мной делать, Пауль? – недоуменно спросил Шлоссер.

Скорин вздохнул, сочувственно посмотрел на внезапно сжавшегося барона и ответил:

- Лечить буду. Как умею. Без всяких хитроумных штучек. И без того, о чем вы все время думаете. С этим разберемся, когда выздоровеете.

У Шлоссера совсем не осталось сил ни сопротивляться ходу дел, ни говорить. Он встал, не прикрываясь, повернулся к русскому разведчику спиной, и закрыл глаза.

Ледяная простыня обняла Георга. Он повернул голову, чтобы поцеловать русского.

- Пауль, - прошептал он. И лишился чувств.