ВЕРНУТЬСЯ НА ГЛАВНУЮслэш-приключения героев других фандомов |
Название: Название: Недолгие балтийские ночи Автор: Sean Бета: Jean-Paul Фандом: Герман Ю.П. Россия молодая: Историческая эпопея/RPS Герои: Александр Данилович Меншиков/Михаил Иванович Щепотьев, Петр Первый/Александр Данилович Меншиков (намек) Рейтинг: PG-13 Категории: слэш Размер: миди Содержание: Все окружают себя нужными людьми, а жажда любви в людях живет постоянно. Некоторые нуждаются не только в покровителях, но и в друзьях. Вопрос морали остается открытым. Предупреждение: Одному из героев в реале лет на 15 больше, чем хотел бы того автор, поэтому он тут будет молод и прекрасен. Кто хочет, может посетить Петропавловскую крепость и поклониться его могиле. Посвящение: Моему дорогому другу Jean-Paul, который всегда мне говорил, что нельзя трусить и бояться сравнений с чужими фиками, а надо смело бросаться в бой и в герл. И специально для него, как он того желает - традиционный "они жили долго и счастливо, и поцелуй в конце". Дисклаймер: На авторство компилятор не претендует и безумное поведение героев на его не совсем здоровой психике. Саньку он помнил еще с потешных в царской вотчине в селе Преображенском, куда он, шестнадцатилетний увалень, был приписан своим отцом, стольником покойного ныне Царя Федора, Иваном Щепотьевым, дабы ублажать в военных играх ныне царствующего младшего государя Петра Алексеевича. Никто не знал, откуда прибился к царским "робяткам" этот хрупкий вихрастый подросток, с озорными глазами; кто говорил "холоп иноземца Лефорта", кто "байстрюк знатного боярина". Но все знали другое - что этот нагловатый паренек с веселым нравом, неугомонный на шутки и скорый на дела, уж больно пришелся по нраву молодому царю. Близко столкнуться с ним довелось Щепотьеву при первом азовском походе. Тогда Михаил осваивал в полку генерала Гордона инженерную науку рыть траншеи, насыпать бруствера, ставить батареи. Часто на шанцах появлялся сам государь, поражая окружавших его офицеров бесстрашием: то пускал ядра с батарей, то с инструментом в руках среди инженеров что-то измерял и указывал. И всегда с царем, завместо телохранителя, был высокий, голубоглазый, ладно сложенный преображенец. Щепотьев не с первого раза признал Алексашку Меншикова. А тот его, и подавно не вспомнил. Но однажды Санька появился на батарее, где работал Михаил, с молодым офицером иностранцем, видно новым инженером. Пока ладили угломер смеялись и болтали, мешая русские и немецкие слова. Мишка бросил работу и нагло уставился на Меншикова: - Ишь, сокол, куда залетел, и немцу на ухо чегой-то шепчет, поди, запанибрата с ним... Санька, чтоб не мешать, отошел от инженера и тоже невольно вперился взглядом в крепкого, загорелого, в одних портах, солдата. - Сложна, наука-то? - оглядев с ног до головы Щепотьева и протянув баклажку с водой, спросил Меншиков. Мишка воткнул лопату в землю и жадно припал к фляге: вода стекала по подбородку, и бежала дальше по широкой потной груди солдата. Напившись, утерся рукой: - А чё тут сложного? Рой, где начальство укажет, - Щепотьев кивнул головой в сторону инженера. - Только турки уж больно сильно жалятся. Так, наклоняясь, и ползаем. Что случилось дальше, Михаил и сам смутно помнил. Немец окликнул Сашку помочь снять инструмент, но уже через мгновение Михаил лежал на дне траншеи, прикрыв собой Меншикова, а рядом, привалившись на песчаную насыпь, так и остался молодой инженер: из пробитого черепа текла кровь. Солдаты побросали лопаты и заступы, засуетились возле убитого офицера. Александр, спихнув с себя Щепотьева, рывком поднялся и, растолкав солдатню, стал живо распоряжаться об устройстве носилок и быстром нахождении лекаря. - Я ж говорю, больно кусаются, - только и смог вымолвить Михаил. Да, турки кусались крепко. Искусные стрелки с длинными ружьями зорко глядели из-за вала в апроши, и горе тому, чья голова показывалась из траншей: меткий выстрел приветствовал ее смертельной пулей. Алексашка обернувшись обреченно вздохнул и перекрестился. Поднял с земли треуголку и, отряхиваясь ею от налипшего песка, спросил: - Как звать-то тебя, спаситель? - Михаилом. - А по батюшке? - Ивановым. Меншиков подошел к Щепотьеву, схватил его за руки. Глянув друг другу в глаза, оба дружно обнялись и расцеловались. - Ну, спасибо тебе, Михайло Иванович. Случись, не забуду твоей услуги. Прощай, друг! Может еще свидимся. И Александр пошел вслед за носилками. А потом, через пять лет, после жаркого Азова, была ледяная Нарва. Снежная вьюга, паника на позициях и неразбериха в лагере, слухи о сбежавшем царе и предательстве иноземного офицерья, смерть и плен, и страх, страх перед непобедимой и грозной армией молодого шведского короля. Остатки некогда огромной, а теперь разгромленной русской армии - раздетые, голодные, без командиров - возвращались обратно в Россию, в Новгород, в Псков. К такому табору и прибился урядник инженерной дивизии генерала Алларта Михаил Щепотьев. В Новогороде им приказали ждать дьяка: мол придет, примет ваши сказки, опосля уж решит, что с вами делать. И торчать бы здесь Михайле ни привесть сколько, но на счастье на дороге на рыжем коне показался конник и, подскакав к дому, крикнул: - Где Царь? - караульный, приглядывающий за солдатами, указал рукой на воеводский дом. Этот голос Михаил узнал бы из тысячи, поднялся и схватил коня за повод. - Кто? - Меншиков, подбоченившись, ловко сидел на коне; жеребец нетерпеливо перебирал ногами. - Алексан Данилыч, али не признали? - и Щепотьев стянул с головы рваный картуз. Сашка прищурил наглые голубые глаза и вдруг просиял. - Мишка! Черт! Жив спаситель! - соскочил с коня и обнял старого знакомого. - Ты откуда здесь? - Да оттудава все мы, - Щепотьев вздохнул и махнул в сторону сидевших у дома новгородского настоятеля оборванных и измученных солдат. - Я, вишь, в бригаде Алларта был, а он вроде как в плену, вот теперече дожидаюсь, куда меня сунут, - Михаил втянул ноздрями вкусный запах, идущий со стороны монастырской трапезной, зло сплюнул на землю. - Хоть бы пожрать дали, что ли? Александр, кинув поводья караульному, вдруг позвал его с собой, устроил в одной из келий, приказал мальчишке-монаху дать поесть, помыться и принести чистое обмундирование Михаилу. После убежал, по его словам, по государеву делу, но вернулся уже за полночь с двумя штофами, куском холодной говядины и стаканами. Принялся расспрашивать о конфузии при Нарве. Михаил пил не морщась, почти не закусывая. Тяжело вспоминал как шведы, чтоб не мучиться с раненными русскими пленными, кололи их пиками и багинетами, жалея на них пули, как уцелел сам, спрятавшись под дохлую лошадь и пролежавши там до утра. Санька слушал молча, не мигая, не перебивал, давая возможность выговориться и облегчить душу, и лишь наполнял быстро пустеющий стакан Михаила. Так и остался Михаил в Новгороде, под командой Якова Брюса, сменившего на этом посту прежнего воеводу, крепить оборону, да собирать вышедших живыми из-под Нарвы солдат. Распорядительный и молчаливый шотландец держался с Щепотьевым подчеркнуто вежливо, в приватные беседы не вступал, но советы выслушивал, а иным, случалось, и внимал. Бывало, бешеной волной накатывал Александр с толпой таких же бравых и необузданных молодцов кавалеристов, с распоряжениями государя. Вот тогда шла уже потеха по городу, с гулявыми девками, выпивкой. Щепотьев начальник от таких развлечений прятался, у себя в комнате с книгой и появлялся только с Алексашкиным отъездом, дабы отдать письма и отчеты для Петра Алексеевича. Михаил, проводив Саньку, начинал скучать. А еще ловил себя на мысли, что уж больно часто он думает об Алексашке, даже как-то с завистью смотрит на него, и не знал, чему завидует, толи его ладной стройной фигуре, то ли сметливому быстрому уму, умением всем нравиться, а то может и особой расположенности к нему царя. После, когда швед на Россию идти вдруг раздумал, и повернул на Польшу, Меншиков государевым указом перевел гвардейского сержанта Михаила Щепотьева в Воронеж, на корабельные верфи, под начало Федора Матвеевича Апраксина. Новый Михайлин начальник, не пример прежнему, был словоохотлив и приветлив. Любил приложиться к хмельному и от больших компаний не бегал. Род его был знатный и древний, но князь Федор в общении был прост, и боярством своим не кичился. Да и с Меншиковым они казались приятелями. Александр приезжал частенько. Князь Апраксин, находясь в дали от воинских дел, мучил Сашку до ночи разговорами о последних новостях. А позже, перед сном, захмелевший Санька рассказывал Михаилу о чужеземных странах, в коих побывал с Петром Алексеевичем. Про голландские верфи и огромный порт в Амстердаме, рассказывал про английского короля: мол, маленький да горбатый, а французы его шибко опасаются; про театру, где бабы почти голяком пляшут. Но особливо расхваливал цесарский стольный град Вену: мраморные дворцы, палаты все в золоте и зеркалах, фонтаны… Михаил слушал радостно, с сияющими глазами: меншиковское вранье ему было по душе. Но однажды, присев на топчан Щепотьева, Меншиков заговорил серьезно: - Вот князь Федор - Азовский воевода, строит флот, того гляди, в генералы выдвинется. А какой из него морской генерал, коли его флот по сей поры на реке стоит. Да и то, только "османа" попугать. А мы, вот, на Свири место хорошее приискали. Корабельные сосны, озеро Ладожское огромное, до моря Балтийского через Неву рукой подать, ну, в общем, все, что полагается. Чуть только берега от шведов отчистим, верфь строить будем. Мнится мне, что край этот отвоеванный государь мне в воеводство отпишет. Михаил недоверчиво хмыкнул: - А не высоко ли ты, Александр Данилович, свой зад мостишь? Воевода!? А Санька лишь обнял за шею Михаила и ткнулся ему в щеку своим длинным носом: - Ой, не высоко, Михайла Иванович, не высоко. А ежели надо, то и еще выше пристроюсь. Так что человек мне надежный нужен, ну, товарищ преданный. Ведь на балтийских-то просторах, да на виду у государя адмиралом стать куда как сподручней. А, Миша, как мыслишь? Михаил внимательно посмотрел в глаза Александру, пьяным он не был: - Ты к чему сей разговор завел? - Да вот к чему… Друзей у меня мало. Те, что с юности остались, кого поубивало, а кто большими людьми стали, генералы, да полковники. Липнут они ко мне, потому только, что государь меня любит. - А ты его? - Михаил смотрел не мигая. Меншиков легонько пнул его кулаком под ребра: - Дурак ты, Мишка! Разве про такое спрашивают? Конечно, люблю, он же мне Царь. Давай спать, - Меншиков поднялся, с хрустом потянулся и пошел на свою половину горницы. Шумно плюхнулся на кровать, поворочался с пять минут и вдруг громко рассмеялся: - Хошь об генералах расскажу: на Переславском озере дело было. Втрескался по молодости в меня князь Федор Матвеевич, перебрал с лишком так, опосля нептуновой потехи, что полез ко мне. Прям в лодочном сарае, ей-ей. А я ему как дал в глаз, а он… Михаил резко поднялся на локте: - А это ты, братец, врешь! - Ей Богу не вру! Хошь, побожусь? - Уймись, Саша. Будет тебе болтать по посту,- и Михаил, подтянув одеяло, отвернулся к стенке. - Ах так! Не веришь?! - и через миг Щепотьев получил тяжелой подушкой по спине. Санька с гиканьем вскочил с ногами на кровать: - Бомбардирский поручик Меншиков стреляет без промаха! Михаил послал подушку в обратку, но промахнулся и получил подушкой еще раз, но уже в голову. Разозлившись, вскочил, быстро пересек комнату, и, повалив Меншикова на кровать, стал щекотать. Санька щекотки не выносил, поэтому, неуклюже защищаясь и вертясь ужом, попытался спихнуть с себя Щепотьева. Никто не хотел сдаваться, лишь кровать, рассчитанная на более деликатное обхождение, признала себя побежденной и, громко хрустнув, развалилась. Друзья оказались на полу, продолжая весело мутузить друг друга и громко хохотать. Веселье прервал грозный окрик: на пороге в нижней рубахе со свечой стоял князь Апраксин: - Вы что, судари мои, очумели? Расшалились чадушки великовозрастные. А ну живо спать. Навоюетесь еще! Вскочили проворно, когда Апраксин хлопнул дверью. Санька, почесывая затылок, поглядывал то на развалившуюся мебель, то на топчан. И вдруг, оттолкнув Мишку плечом, кинулся на другую половину горницы, а тот, не ожидавший подобной выходки, не устоял и полетел в сторону. - Ах, ты, чтоб тебя! - Михаил падая, резко выкинул руку вперед, пытаясь ухватить удиравшего, но загреб в кулак лишь Сашкину рубашку, и оба с грохотов повалились обратно на пол. И тут Алексашка оказался ловчее, извернувшись, распластал под собой Михаила, улыбаясь, тяжело задышал в лицо. - Давай Мишка, без спору. Ляжем оба на полу, а?- Меншиков поднялся, протянул руку приподнявшемуся на локтях Щепотьеву, и рывком поднял его с пола в свои объятия. Михаил увидел глаза Александра, они синели, как небо в погожий день. Санька дышал жарко, и тепло это передалось Михаилу. Руки сержанта стали дрожать, и он смущенно отодвинулся от друга. И пытаясь скрыть неловкость от случившейся невольной близости, принялся устраивать соломенные матрасы на полу. К лету 1702 года Меншиков вызвал к себе в Архангельск из под Воронежа Щепотьева. Встретив уже в городе, велел побриться, надеть новый мундир, прицепить шпагу и потащил на пристань. Там, усаживая в ждавший их карбас, ошарашил вестью, что везет его представить Царю Петру лично, да по военной тайной надобности. Михаила немного трясло от такой "радостной" вести, а Сашка, со всей серьезностью, наставлял его и поучал, как вести себя при встрече с государем. - Ты главное не робей, государь робких не жалует, но на рожон тоже не лезь. Отвечай когда спрашивают, четко и по делу, без лишних пустословий, болтунов он тоже того, не терпит. Лодка причалила к фрегату с названьем "Святой дух", и Меншиков, быстро пройдя по кораблю, без доклада шмыгнул в капитанскую каюту, оставив Михаила за дверью возле застывшего как изваянье рослого преображенца. Через пару минут, открыл дверь и поманил Щепотьева рукой. Не без сердцебиения вступил Михаил в каюту к великому государю. Петр, в одной рубахе, сидел за письменным столом, заваленным бумагами. Услышав шаги вошедшего, он, не поднимая головы, сделал только пером в руке знак, чтоб ему не мешали, и продолжал писать. Санька зашел за спину государя, облокотился на его стул и, заговорщицки подмигнув вконец оробевшему другу, склонился к уху царя и что-то ему шепнул. Государь отбросил перо и оглядел с ног до головы стоящего перед ним сержанта в Преображенской форме. - Ну, Щепотьев Михаил Иванович, слова про тебя мне были сказаны добрые, про усердие твое и про исполнительность. Наслышан також и о храбрости и смекалке. Так что приказ мой к тебе таков будет: тайно проведать ближайшего и способного водяного и сухого пути из Архангельска к Олонцу и далее на Ладогу. В помощь тебе работный люд с Соловков, с Белозерска, с Каргополя, лошади, подводы. На все что не потребуется указ сей тебе право дает. Петр рукой подозвал Щепотьева к столу, развернул перед ним карту и ткнул черенком погасшей трубки на Соловецкие острова: - А теперь гляди сержант со вниманием и запоминай! Через час Михаил с Меншиковым были уже на палубе. Соленый морской ветер свистел в снастях, корабль слегка покачивало, тысячи чаек носились над морем, кричали, падали в воду. Работные матросы, смолившие бока, пели песню. Санька, слушал и улыбался, разглядывая спокойные, на редкость, волны Белого моря. Щепотьев зло усмехнувшись, нарушил молчание первым: - Спасибо, Александр Данилович, удружил. Александр тряхнув русыми, растрепанными на ветру, кудрями, вскинув голову: - Да ты что, Мишка, испугался что-ли? Ну ты даешь! У тебя на руках "Приказ государев", - Санька многозначительно поднял палец. - Это тебе не кот начхал. Им и рот заткнуть недовольным можно, и пугнуть всех кто заартачится. Так что действуй, господин сержант, безотлагательно и решительно. Время военное скорости требует. Не осрамись,- и добавил чуть нежнее. - Да пиши почаще государю, о том, что сделано. Ну и про меня не забывай, чиркни цидулку-то. Помни, Миша, я за тебя перед государем головой своей поручился. Так пришлось Михаилу строить "Государеву дорогу". Со всей окрестности согнали мужиков чистить сей путь. Стояли тихие белые ночи, и работа посменно велась круглые сутки. Валили мужики лес для пристани и мостов, вырубали просеку, мостили болота, ладили переправы, взрывали и убирали огромные скалы с перевалов. Со всего края сгонялись подводы и ладьи, необходимые для переброски царя с войском. Временами наезжал Санька, наскоро обнимал вымокшего, залепленный грязью, заросшего черной щетиной Михаила, смотрел, проверял, что сделано, давал замечания, выслушивал что еще требуется, и летел обратно к царю. А к августу, когда зарядили проливные, почти осенние дожди, приехал и сам Царь. Петр сидел на поваленном гнилом дереве, мерил по карте циркулем, слушал Щепотьева: - Половину пути проложили, государь, по болотам. Но текет, сволота, не переставая, насыпи размывает. Верст двести гатями да мостками уложили, а тут дожди еще, льет без передыху. Гнус жрет проклятущий, сырость, холодища. Народишку схоронили - не перечесть. Да самого с неделю назад, так лихоманка прихватила, что думал: пора и мне. - Ежели гати размоет, то худо, - отозвался Петр. Меншиков, стоявший рядом, повел плечом и сказал: - И льет худо, но всего худее, что мужики бегут. Из Новгородской волости гнали более двух тысяч, да за плохой охраной две сотни и ушло. А тут ведь каждая пара рук дорога. Присел рядом, достал из внутреннего кармана флягу. Погнали горькую по кругу. - Пужнем мужика! - пообещал Петр.- Вели Алексашка для острастки вздернуть пару беглых, чтоб другим не повадно было. Александр насупившись, молчал, зло смотрел исподлобья. Выпив, Петр вдруг спросил: - А что, Михайла Иваныч! Может оставить тебе Сашку в помощники? Он мужик в деле рьяный! Меншиков вроде обрадовался, затрещал: - Проси, Мишка, проси. Таких дел наделаем, вместе возьмемся, работа так пойдет… Но Петр вдруг раздумал: - Один справишься, Данилыч мне самому надобен. - Ага, то-то, что надобен, - заворчал в ответ Меншиков.- А надысь все грозился взашей меня прогнать. Петру Алексеевичу солдаты поставили для ночевки шалаш, какие строят для себя охотники. Санька остался с Михаилом у костра. В те редкие дни, когда Сашка, бывая с распоряжениями государя у него на Онеге и выпив "для сугреву, чтоб не помереть", оставался ночевать, Михаил лежал рядом с ним на ельнике, покрытом конской попоной у костра, и лежал без сна. Ворочался, все глядел на Саньку и не понимал, чем ему глянулся этот Царев помощник, ведь не девка же он красная, чтоб ему нравиться. Вот и сейчас не спалось. Михаил сцепив пальцы за головой пялился в бездонное северное небо. Тучи разошлись и острый серп месяца светился ярко, суля хороший грядущий день. Михаил, согревшись под одним плащом с Александром, все же стал засыпать, когда Сашка, повернувшись на бок и обхватив его рукой, притянул к себе и уперся теплыми губами ему в шею. Щепотьевым вдруг овладела такая похотливая жажда, что свело судорогой срамное место. Стараясь унять дрожь от возбуждения, попытался отодвинуться, но поганец ухватился за него крепко и продолжал беззаботно сопеть ему в ухо холодным носом. Мишка, чтоб не думать о грехе, спихнул это на долгое отсутствие у него бабы и, повернувшись на бок, попытался уснуть снова. Но тут послышались шаги: кто-то направлялся в их с Санькой сторону. Михаил потянулся рукой к охотничьему ножу, лежавшей рядом, ибо на стройке народу разного прибывало множество, случались и "лихие". Мысли о блудных делах мигом улетучились. И этот "кто-то", споткнувшись в темноте о корягу, нехотя выругался, и Мишка узнал царский голос. Щепотьев счел за лучшее сделать вид, что спит, и даже захрапел для пущей убедительности. Царь, стараясь громко не хлюпать по болоту, подошел и легонько толкнул Меншикова в бок носком сапога: - Алексаш, спишь? Санька взвился и, узнав царя, тихо, но дерзко огрызнулся: - Ох, Мин Херц, ни днем, ни ночью от тебя покою нет, - стал подниматься, зевая и почесываясь, заворчал. - Загонял совсем, спать не даешь. - Да уж, тебя загоняешь. Вставай, вставай, на том свете отоспишься, - зашипел в ответ Петр и, повернувшись, зашлепал обратно. Меншиков покорно поплелся следом. Щепотьев приоткрыл глаза, стал вглядываться в предрассветную темноту, и увидел то, чего никак не ожидал: когда Алексашка догнал царя, Петр, резко обернувшись, ударил Саньку наотмашь по лицу, и, схватив за шкирку как нашкодившего щенка, пихнул перед собой. Михаил закрыл глаза, и, в душе жалея Сашку - "Чем рассердил государя?" - попытался уснуть. На утро Царь оправил Щепотьева дальше, дочищать просеку, готовить пристань на Онеге, собирать подводы, лодки для переправки солдат. Сам остался ждать войска и фрегаты. Санька не пришел даже проститься. Чем дальше уходили от Белого моря, тем дорога становилась суше, а лес реже. А к сентябрю, когда преодолели последний перевал и пошли вниз, стало легче. С каждым днем работа двигалась все быстрее и в один их погожих сентябрьских дней, впереди, огромным зеркалом засверкало озеро. Солдаты, матросы, мужики-строители, снимали шапки, крестились. Сержант Михаил Щепотьев отправил депешу Царю: "Известую тебя, государь, дорога готова и пристань, и подводы и суда на Онеге готовы..." И еще дней через пять увидел Меншикова. Санька отощал как уличный пес, ходил чернее тучи, а встречаясь с Михаилом, ничего ему не говорил, отворачивался и проходил мимо, будто чужой. Щепотьев стоял на берегу и дивился на огромное, точно море, Онежское озеро, когда государь Петр Алексеевич, сидя верхом, подъехал к нему: - Ну что, сержант Михаил Иванович, дошли, кажись? - Да государь! Такую дорогу одолеть! И во сне не приснится! - Какой сон! Сие творение человеческое. Уж коли такое дело совершили, то достигнем мы и времен более славных и удивительных. И тогда узрит брат наш Карл как ученик выучеником делается. - Все в руках Божьих, государь! Но ежели мы, под твоею властью, да с таким народом! - заговорил подъехавший следом Меншиков. - То думается мне, рано король шведский крест на нас поставил. Алексашка, впервые за долгие недели, тепло улыбнулся Михаилу и ускакал вслед за государем по песчаному берегу. Как и предсказывал Меншиков, государь оставил Щепотьева на новой верфи на Лодейном поле. Все осень и зиму Михаил трудился на Ладоге. Присматривал за строительством верфи, снаряжал лодьи - огромные крепкие лодки - к будущей военной компании. Сашка отстраивал взятую и разоренную фельдмаршалом Шереметьевым крепость Орешек. К апрелю, когда сошел лед, а армия осаживала крепость Ниеншанц, Щепотьев сам пригнал готовый к бою, со штурмовыми лестницами, пушками и порохом, новенький буер. Бригада матросов Щепотьева оставленная в засаде на Неве и следившая за шведской эскадрой пришедшей на помощь к взятым с неделю как Канцам, привела схваченного у берега шведского матроса. Швед, испуганный яростью "русских варваров", не стал запираться и, спросив о вознаграждении, все выложил: и количество кораблей в эскадре, и состав, и про условный сигнал связи с городом. Тучный генерал-адмирал боярин Головин разглядывал разложенный на наскоро сколоченном столе план реки Невы, на котором, приглашенный на царский совет сержант Щепотьев, указывал место, где бросили якоря два вражеских корабля. Устало прислонился к дереву угрюмый шотландец Брюс, рядом, отбиваясь от надоедливой мошки, недовольно морщился фельдмаршал Борис Петрович, расхаживал примчавшийся стрелой из Шлиссельбурга, его новоявленный комендант и губернатор Александр Данилович Меншиков. Михаил, пытаясь не улыбаться, посматривал на друга, а тот никогда не упускавший возможности "помахать саблей", поигрывая окаянными веселыми глазами, подзадоривал Государя. - А ежели их целыми возьмем, так и прибыток нашему-то флоту! Фельдмаршал Шереметев рассердился: - Вздор ты несешь Александр Данилович! Как ты со шведами справишься, пока фрегаты наши пригоним, пока развернем, они паруса поставят и только мы их и видели. - А ежели лодками их абордажировать! Их то у нас в достатке, сотню другую гвардейцев, что порезвее, а Петр Алексеевич. Ну, решай, господин Капитан, - с запальчивостью выкрикнул Меншиков. Фельдмаршал аж стукнул кулаком по столу: - Да ты совсем рехнулся. С лодок да на корабли. Царь задумался, достал кисет, трубку, набил ее табаком, принялся обшаривать карманы в поисках огнива. Пока Петр рылся в своих карманах, Меншиков быстро высек огонь, и поднес тлеющий трут царю. Раскурив трубку, Петр сказал негромко: - Насчет лодок, это верно, опасно. Пока с них на корабли полезем - всех перебьют. - Ежели прямо в лоб, по-дурному, как бараны пойдем, тогда опасно. А ежели по-умному, - Александр обернулся на Щепотьева. - Михаил Иванович, в деревне рыбари имеются? Михаил кивнул головой: - И то верно, они ведь все обходы знают, речушки да протоки, где лодками пройти можно. Выскочим под самым носом. Шереметев тронул за рукав Петра: - Сержант дело говорит. Адмирал Головин покачал головой вслед словам фельдмаршала: - Дело-то дело. Но вот что! Гоже ли государю в такое дело соваться? Из-за каких-то двух суденышек, думается мне, рисковать Твоей Милостью … - А мне думается, - резко оборвал адмирала Петр. - Не по делу Федор Алексеевич, ты словеса тратишь. И государя здесь нет, а есть капитан флота. Так что изволь господин адмирал приказать начальствовать над сим предприятием мне! Дело решенное, - отрезал царь. Государь поднялся и кивнул Щепотьеву: - Давай, Михайла, ищи проводников. Яков Вилимович готовься, ужели что, поддержать нас огнем из пушек. Как стемнеет в путь, - повернулся к Меншикову. - Ну что Александр, опять счастье тебе ратное, сбирай охотников. Сержант Михаил Щепотьев сидел на банке в центре лодки, среди первой, в его жизни, абордажной команды. Александр стоял за спиной, опершись на его плечо, и Михаил чувствовал, как подрагивает, то ли от страха, то ли от нетерпения его рука. Мишка оглянулся на друга, прошептал: - Ни чё, не боись, прорвемся. Александр в ответ лишь недовольно фыркнул. Гребцы опускали весла в воду плавно, стараясь не шуметь, говорить запрещено было под страхом смерти. С левого борта кто-то сильно плесканул по воде, Санька зло шикнул на неосторожного гребца. Еще сильнее вцепившись в плечо Щепотьева, выпрямился, вглядываясь в предрассветную мглу, проговорил, чуть слышно: - Табань. Весла по борту. Сидящий на задней банке рулевой, передал команду следующей лодке. Еще секунда и из густого тумана проступили очертания двух шведских кораблей. На их счастье теченье здесь почти не было, и лодка, слегка поюлив, мягко ударилась о борт шхуны. Меншиков кинул кафтан рулевому, вынул шпагу и перекрестился: - Ну, ребятки, с Богом! Первый пошел. Михаил, отпихнув плечом молоденького солдата, первым ухватился за якорный канат. Вахтенных прирезали тихо. Спустили штормтрапы к лодкам. Спящий корабль быстро стал заполняться русскими солдатами. Небольшой отряд, во главе с Михаилом уже почти добрался до шканцев, как вдруг с соседнего корабля раздались выстрелы. Тревогой зазвучал судовой колокол, шхуна моментально ожила. Таиться уже не было смысла. Шведские матросы выскакивали на палубу полуголые, но вооруженные мушкетами и кинжалами. Завязался уже настоящий бой. Шведы, русские стреляли, резали кинжалами, рубились шпагами. Гренадеры-преображенцы, запалив фитили, принялись бросать гранаты. Корабль наполнился пороховым дымом, криком атакующих, предсмертными стонами раненых. Почти рассвело, подул ветер, разгоняя пороховую копоть, и тут Щепотьев увидел как здоровенный матрос, угадав в Меншикове командира, схватив огромный тесак, попер на него. Михаил вырвал горящую гранату из рук своего солдата, бросил в сторону наступавших на Саньку, та взорвалась, уложив на месте двух матросов. Но огромный детина с топором уже замахнулся на Меншикова, а тот, блокировав удар шпагой, дал шведу локтем по башке, и, изловчившись, добавил ногой в пах. Свей скрючился от боли, но успел боднуть Александра в живот. Согнувшись в три погибели, громко охнув, Меншиков полетел камнем в воду. Кто-то крикнул "Поручик убит!". Щепотьев подбежал и ударил с плеча - верзила-швед рухнул, обливаясь кровью. -Сашка!? - заорал Михаил, и, ухватившись за ванты, стал вглядываться в темную воду. Саньку видно не было, и озверевший Щепотьев зарычал: - Твою ж шведскую мать! Подходи, суки, кто смелый?!- подхватил книппель, принялся размахивать им, показывая чудеса ловкости. Матросы, кто попроворней, разбегались; невезучие с проломленной башкой валялись рядом, Михаил насчитал дорогой четверых, счет внезапно оборвал молоденький офицер. В лоб Щепотьеву уперлось дуло длинного охотничьего ружья. Швед зло лыбясь, покачал головой, - "кончай, мол",- но внезапно удивленно вскинул брови и харкнул кровью в Мишкину сторону. Мальчишка, рухнул под ноги сержанту, в его спине торчал абордажный багор. Михаил поднял голову перед ним стоял Александр - живой и мокрый. - Санька! Живой!- Щепотьев схватил Александра, до хруста сжал в объятьях, над головой засвистели пули, друзья нырнули за такелажные ящики. Отдышавшись, Сашка посетовал, что потерял шпагу. - Да тут их навалом, бери, которая по нраву, - съязвил Михаил. Меншиков высунул нос из убежища, взвизгнула картечь, Щепотьев дернул Саньку обратно. - Да ты что, очумел?- Александр прикрыл ему рот мокрой холодной рукой, улыбнулся и прошептал: - Надо бы посмотреть, сколько их там. Вытащил из-за пояса пистолеты Михаила, проверил порох, взвел курки, вернул оружие, бросил, - "Твои, что слева",- задрал руки над головой и поднялся из-за ящиков. Михаил из укрытия видел, как Санька, что-то лепеча не по-русски, медленно приближался к шведам. Те, увидев безоружного офицера, видимо обрадовались и даже опустили пистолеты. Но Меншиков, придвинувшись к валявшейся на палубе шпаге, носком сапога подкинул ее вверх, поймал в полете и всадил, что было сил, в кишки стоящего рядом матроса. Михаил с двух рук выстрелами свалил еще пару, отбросил ненужные пистолеты, выхватив саблю, с диким криком ринулся снова в бой. И тут утро разорвалось взрывами канонады: Брюсовы бомбардиры с крепости обстреливали стоящие на рейде корабли эскадры Нуммерса, не давая им возможности подать помощь атакуемым русскими шхунам. Когда пушки смолкли и на несколько мгновений сделалась тишина, все услышали, как на соседней шхуне забили отбой. И тогда Щепотьев снова увидел Меншикова. Сашка, наступая на не желавших сдаваться трех свейских матросов, что-то кричал и странно мотал головой в сторону корабельного трюма. Сержант заметил, как туда нырнула тень. - Порох! - Михаил бросился к люку, но, поскользнувшись, съехал мордой вниз по трапу. Меншиков оставил своих противников на подоспевших помогать преображенцев, и, держа шпагу на боевой изготовке, шагнул к люку. В трюме было тихо, проходившие секунды казались вечными, и вдруг из трюма вылетел горящий трут, под ноги Александру; тот затоптал его каблуком сапога. Тут же, мгновение спустя, вслед за трутницей вылетел матрос, пролетев над палубой, ударился о борт головой и затих, видимо сломав шею. Из люка показалась Мишкина башка, из раны на лбу текла кровь, Щепотьев утерся рукавом и облегченно выдохнул: - Вот ведь, гнида, чуть к праотцам не отправил. Александр устало опустился на палубу, нервно хохотнул: - Да и я грешным делом подумал, что нам того, каюк. Ну и рожа у тебя, истинно чертяка из преисподней, - уже весело, но как-то устало засмеялся.- Дай-ка вытру, - вытащил из кармана штанов тонкий платок, принялся вытирать кровь, заливающую глаза. Михаил улыбался, глядя на друга. На палубе оказались "семеновцы" государевой команды, подскочили: - Помощь треба? Санька неопределенно махнул рукой в сторону кормы - там помогайте. А минуты спустя на корабле раздался нетерпеливый голос царя, и Михаил увидел, как загорелись огнем Сашкины глаза. Отчего-то вдруг сделалось тошно, и зло кольнуло под ребрами. Петр, издали заметив русые вихры Алексашки, быстро направился в их сторону. Меншиков вмиг преобразился, вскочил, вытянулся в афронт и отсалютовал Государю окровавленной шпагой: - Господин капитан! Галиот "Гедан" захвачен силами гвардейцев Преображенского полка. Командир отряда поручик Меншиков. Петр, шумно дыша, восторженно открытыми глазами смотрел на двух друзей. Не проронив не слова, широко улыбнулся, сжал рукой щеку Александра, поцеловал в губы, отстранился, посмотрел в глаза, затем поцеловал еще раз. Сгреб в охапку, крепко прижимая к себе, поцеловал уже в щеку, легонько похлопал по спине. Щепотьев смотрел на Меншикова, лицо того светилось счастьем. Отпустив Саньку, Петр повернулся к Михаилу, одобряюще хлопнул по плечу: - Молодец сержант, не подкачал, - и обратно оборотился к Меншикову. - Ты чего мокрый-то? - Да вот в водичке искупался. - Ну тогда с крещеньецем тебя, поручик! Ну давай хвастай, показывай трофеи, - и Петр, широко размахивая руками, пошел по палубе к капитанской каюте. Санька все еще стоял на месте, радостно скалил крепкие зубы, но, заметив насупленный и одновременно брезгливый взгляд Щепотьева, схватил того за плечи обеими руками, крепко сжал, тряхнул. - Миша, ты чего, что с тобой? Щепотьев стоял как неживой. Сашка вдруг полез с объятиями, схватил за шею, притянул к себе, попытался обслюнявить щеку. Михаил принялся отпихиваться от непотребных телячьих нежностей, захотелось даже дать в морду другу. Но Санька уже вовсю его обнимал, шарил жадными руками по спине, и Михаил, поняв, что уже не в силах сопротивляться, стал обмякать в его жарких объятьях. - Ну что ты родной мой, мы ведь живы остались, живы, слышишь! Государь, гляди, доволен как, наградит нас на радостях. Хочешь, упрошу государя, что б нам вместе быть, а, хочешь? Никуда больше тебя одного не отпущу, всегда вместе будем, хочешь? Я ведь люблю тебя глупый мой, люблю… Близко шептали Сашкины тонкие губы, горячие дыхание щекотало щеку, глаза шальные, наглые светились страстью и желанием. Любимый читал в мыслях, словами выговаривал то, что смутным диким желанием бродило в голове Михаила. - Алексах, ну где ты там застрял?- недовольный окрик государя прозвучал "громом небесным". Любовное беспамятство рассеялось как утренний туман. Михаил очнулся: - Что ж я делаю, грех-то какой? - что есть мочи, оттолкнул от себя Саньку, весь побелел от бешенства. - Ничего от тебя не желаю, бельма твои бесстыжие. Ступай вон от меня, - добавил с издевкой. - Тебя уж государь заждался… Меншиков тотчас переменился. Глаза Алексашки сузились, а их взгляд как два острых лезвия впились в глаза Щепотьева. Но Сашка сдержался и, недобро улыбнувшись, резко повернулся на каблуках и пошел на зов Царя. И тут Мишку прорвало, как будто "нечистый" за язык дернул, выкрикнул в спину: - Сучка, ты, Санька! Кто мягко стелет, тому под бок и прикладываешься!- и прикусил губу до крови, чтоб еще чего не сболтнуть. Меншиков остановился, Михаил заметил, как сжались его кулаки, напряглась сильная шея. Щепотьев сдавил рукой лицо, в голове носилось: "Обернись родной, Санечка, обернись, глаза твои увижу, все пойму, повалюсь в ноги, прощение просить буду, вымолю за слова свои поганые, только вернись!" Но Меншиков стоял не шевелясь, гордо вскинув голову. Подбежал солдат-преображенец, вскинул два пальца к картузу: - Господин поручик, извольте явиться к господину капитану,- и угодливо добавил, протягивая кафтан и шляпу. - Алексан Данилыч, Его Величество ужо гневаться начал, твои ребятки, вроде как капитана живым взяли, допрос требуется. Меншиков рывком головы кинул назад свои кудри, натянул и застегнул кафтан, быстро надел треуголку, поправил перевязь, вдел шпагу в ножны и, не проронив ни слова, твердым шагом отправился к государю. Щепотьев остался на палубе один, тяжело оперся руками о борт шхуны, давала о себе знать усталость. Морской ветер приятно остужал разгоряченное лицо, но сердце жгло от необъяснимой боли. Михаил больше не жалел о выкрикнутых сгоряча словах, пытаясь мысленно убедить себя, что так будет лучше. Мести Санькиной он не боялся, опасался лишь, что с порушенной дружбой не уйдет тяжелая пожирающая его волю и силу мучительная тоска, несбыточная мечта о невозможном для него счастье. Нет, он не боялся. Тому, кто мертв уже ничего не страшно! Горестные мысли нарушили ругань за спиной: солдаты обшаривали карманы убитых моряков, спорили о добыче. Щепотьев, направился к ним, поднял спорщика, рванув за отвороты кафтана, гаркнул: - Мертвяков пересчитали? - Кажись? - солдат испуганно таращил глаза. - Ну, чего зенки пялишь? Скидывай их за борт, нече тут всякой дряни валяться, - оттолкнув от себя солдата, как бревно подхватил мертвого шведа, перевалил через борт, спихнул в воду. Труп камнем пошел на дно, и Михаилу вдруг захотелось нырнуть за ним, так же быстро уйти под воду, похоронив под ней все печали. Но, поняв, что на это у него не хватит мужества, взвыл от бессилия. Испуганные, ничего не понявшие, солдаты быстро избавляли корабль от мертвых шведских матросов. Михаил все еще смотрел на воду когда, громко смеясь, мимо прошел Петр, крепко обнимающий Меншикова за плечо. Государь, заметив стоящего у борта Щепотьева, резко развернулся в его сторону, потянув за собой и Алексашку. Глаза бывших друзей встретились: Санька смотрел в упор с улыбкой явного превосходства, даже пренебрежения, Михаил старался не поддаться искушению и не выдать своей скорби. А государь, не замечающий их безмолвной дуэли, весело проговорил: - Ну что сержант морскую науку разумеешь? С вельботом справишься? Ну тогда марш к штурвалу, шкипер! Мишка вскинулся, вытянулся в струнку, готовый исполнять царский приказ. Но Петр, уже не обращая на него внимания, продолжал беззаботно болтать с Меншиковым: - Ну давай, ври дальше …- но, заметив недобрый огонек в его глазах, поинтересовался. - Ты чего смурной такой? Алексашка в откровения не пустился, лишь пожал плечами: - Да тут, Мин Херц, особа одна больно гордой оказалась. Придется ей гордость немного укоротить… Петр, поняв это по-своему, радостно рассмеялся и принялся спускаться по трапу. Меншиков последовал за ним, больше не обращая на Михаила внимания. В русском лагере гремели орудийные залпы, толпы солдат и офицеров, пили за здоровье капитана Михайлова и его первую победу на море над шведами. Адмирал Головин, выстроив участвовавших в пленении кораблей вдоль болотистого берега Невы, прикалывал сам медали к груди каждому, будь то солдат, или сержант. Петр со всем генералитетом находился тут же. Щепотьев с благоговеньем принял награду, и, выпив за успех русского оружия, поспешил убраться с глаз государя, чтоб хотя бы вздремнуть пару часов. Михаил присел у горевшего костра, солдаты пели заунывные песни, самый старый из них, протянув ему оловянную кружку с брагой, спросил, был ли тот в нонешней баталии. Сержант, приняв с благодарствием, утвердительно кивнул. Солдат поинтересовался, много ль наших побито? - Не много, - прошептал Михаил и, выпив, прибавил. - Да только я в их числе. Старик неодобрительно покачал головой. Михаил, стянув и подложив под голову кафтан, попробовал уснуть. Сон не шел, несмотря на усталость, от жалобных песен хотелось плакать, а в голове роились думы о дальнейшем житье-бытье. Одиноком безрадостном житье без Саньки, его шуток, огненного характера, неутолимой жажды жизни и всеумения и многохотения. Может быть чуточку спокойной, без особых потрясений, но такой тоскливой. Михаил и глаз не успел сомкнуть, как явился царский денщик и, его немытого - нечесаного, потащил к государю. Петр сидел в шатре на лавке, перед ним на столе карта Балтийского моря с островами, промерами глубин, рядом чертежи крепостей. Государь мерил циркулем, писал в углу карты, перо брызгало чернилами в драгоценный чертеж. Тут же, откинув полог шатра, вошел Меншиков, как всегда без доклада, наглый, красивый, чисто выбритый, в новом парчовом кафтане, на котором светился орден с дорогими каменьями. Государь, отложив перо, достал из кармана глиняную короткую трубку, из-за обшлага - кисет, набил трубку кнастером, прикурил от свечи, и сладко затянулся горьковатым дымком: - Вот что, други, мы тут генеральской консилией посовещались и решили: Канцы слишком далеки от моря и для цитадели место новое сыскать надобно. Должно берега обшарить. Ну что скажешь, сержант? Тебе в округе многое знакомо, разведаешь фарватер, мели, с рыбаками невскими потолкуем. Когда думаешь сие учинить? Щепотьев оторопело пялил глаза, не знал, верить иль не верить: "Царь совета у него просит!" Сашка его опередил. Не мало не смущаясь государевой особы, подвинул к царскому столу табурет, уселся на него, придвинул к себе карту: - Думается мне, ждать тут не след. Хоть мы их и потрепали крепко, не ушла еще шведская эскадра, стережет тот берег. Ну так, пока они в конфузии обретаются, дельце и обделать. С рассветом отправь сержанта с надежными гвардейцами. Петр одобрительно хлопнул ладонь по столу: - Ну и быть по сему! - оборотился на Щепотьева.- Сбирайся Михаил, с рассветом и отправимся, - и, окинув Саньку насмешливым взглядом, добавил.- А ты чего вырядился? Переоденься, с нами поедешь. Меншиков нехотя поднялся с табурета, направился к выходу, и, проходя мимо Щепотьева, как бы случайно толкнул его плечом. Царь хмыкнул в кулак, и бросил вдогонку.- Смотри, чтоб солдат покрепче отобрали. С тебя первого впоследствии строго спрошу!- слегка кашлянул, пытаясь скрыть смешок, махнул рукой Михаилу. - Ну, иди, иди, сержант, все! Санька беззлобно ворчал, подавая руку царю и помогая залезть в лодку: - Опять ни свет, ни заря в дорогу. Государь легонько шлепнул его по щеке: - Не ной, губернатор! Владения свои осматривать едешь. - Ага?! А губернатора куда посадишь? На пенек, али прям в болото? Шлиссель ему не годится… Петр отмахнулся от Меншикова, устроился рядом с Михаилом и, бросив ему на колени карту, сказал: - Рули лоцман. Щепотьев скомандовал, гребцы дружно заработали веслами. Флотилия лодок потянулась по Неве. Резвый ветер дул в спины, гнал лодку вперед по широкой серой воде. Впереди замаячили острова, царь встал на нос с подзорной трубой, жадно обшаривал берега. У маленького острова, обозначенного Заячьим, царь скомандовал лево руля, сильно качнул лодку. Алексашка, ухватив царя за перевязь, удержал его от падения, но завалился сам на Щепотьева. Михаил, прижатый к борту, ощутив резкий толчок локтем под ребра, выдохнул: - Вот ведь вода проклятущая. Чухня болтает - река сея окаянная. Все острова в круг заливает. Меншиков зло уколол: - А ты не скули, сержант. Кишка что ль щенячья? Гвардейцы разбивали палатки прямо на берегу, готовили нехитрый обед. Санька сидел у костра, ворошил палкой угли, посматривал на царя: тот ходил вдоль берега, почти по воде, рассматривая в трубу черные комки островов. Михаил подсел к Александру, попытался начать разговор: - Я чаю, государь новую крепость воздвигать надумал? Где - не указал?- Меншиков пожал плечами, продолжал елозить палкой в костре. - Фортеция на острове, да на болоте, шутка ли? - Санька снова пожал плечами, даже лица не повернул. - Ты только и можешь, что пожимать плечами? - голос Щепотьева предательски сорвался. - Саш, поговори со мной. В беспамятстве я слова те выкрикнул, ей-ей, в беспамятстве, ты прости меня,- впился глазами в Меншикова, смотрел с мольбой. Алексашка глянул исподлобья, вздохнул: - В беспамятстве, так в беспамятстве, - заговорил тихо, почти ласково. - Да и ты, Миша, на меня не серчай. Забудем. Меж нами теперь снова должна быть дружба, коли государь хочет, чтобы вместе нам работать. А слова, что ж, ветер унес… - Любопытно было бы знать, что за слова? - раздался за спиной знакомый голос. Щепотьев поспешно вскочил. Сашка тоже попытался встать, но Петр, усадив его обратно, сел рядом. Меншиков хитро прищурился, подмигнул Михаилу: - Да вот, Государь! Михаил Иванович припомнил мне, как в юность мою жизнь мне спас. А я мол, не благодарный, сие забыл и добром не отвечаю. - Иди ты?! - Царь аж присвистнул. - Расскажи Щепотьев сказку сию. Михаил отмахнулся: - Да ну! Санька ухмыльнулся: - Не кобенься, Мишка, сказывай, коли Государь требует. Солдаты принесли сваренной каши, краюху, Меншиков достал флягу с водкой, пришлось Михаилу вспоминать тот день на Азове. Так за разговорами, под Сашкины прибаутки скоротали вечер. Повалились спать тут же у потухшего костра, забыв про палатки. Когда же развеялась короткая балтийская ночь, Щепотьев протер глаза и увидел царя, стоящего на отмели. Михаил слегка тронул спящего рядом Александра за плечо, тот открыл глаза и улыбнулся потягиваясь. Углядев Петра, заговорил осипшим со сна голосом: - Верно и не спал вовсе. Так всегда, ляжет на четверть часа, потом вскочит, ходит, думает себе.… Разбудит, говорит, вишь, ему надо. А ты слушай, да вникай, дрыхнуть не смей. Сегодня что-то тихо встали… Пора и нам что ли? Меншиков поднялся, подхватил с земли длинный кожаный плащ царя, стал спускаться к морю. Щепотьев видел, как Александр подошел к Петру и накинул плащ ему на плечи, а государь, обняв за плечо Саньку и накрыв его полой плаща, пошел с ним вдоль берега. Михаил поднялся и пошел от них в другую сторону, проверять ночные посты. Петр Алексеевич, оставив Щепотьеву две роты преображенцев и указав измерять остров, возвращался с Меншиковым обратно к Шлиссельбургу. Санька, прощаясь, был ласков. Михаил протянул руку, но Алексашка, отстранив руку, стиснул сержанта в объятьях. Едва не раздавив, чмокнул в щеку, выдохнул в ухо: - Мир! Мишка, - и убежал догонять Петра. Не кончился май, а на подмогу солдатам согнали мужиков, плотников, да каменщиков. Рыли каналы, нагружали остров землей, засыпали болота. Из разоренного Шлотбурга свозили все, что пригодно для новой крепости, для изб-времянок. Остров, похожий теперь на лихорадочно кишащий муравейник, поднимался над холодной синей водой. Государь был то при армии, то в Москве, то в Воронеже. Главным тут был Меншиков. Наезжал часто, бывало, оставался неделями, и тогда Михаилу казалось, что вернулись трудные, но радостные времена воронежского строительства. В те недели во всякое дни среди работных были они с Санькой. В поношенном поручицком мундире с галунами, закопченными у костров, губернатор не брезговал, и дернуть за вихры нерасторопного, и отвесить пинка ленивому. Не гнушался и сам подставить плечо под бревно, ободрав руки о канат, втянуть наверх деревянную болванку, и все с прибаутками, да с заковыристым матерком. А недолгими балтийскими ночами в губернаторской времянке прожекты, да планы на будущее. Уже не до сказок о заграницах. Одно лишь тревожило Михаила: хоть и кличет работный люд вежливо Михаила Ивановича комендантом, но вожделенной царевой грамоты о назначении так и нет. Спросил у Александра, тот лишь холодно бросил: - А я что могу? Сам видишь, по сей день в поручиках обретаюсь. Повыше Заячьего, Государь пожелал иметь свой дом. Поручил Меншикову сладить его на голландский манер. А где царский дом, там и городу расти требуется. Потому и привез Александр на отвоеванные у шведов и дикой природы острова французского инженера-фортификатора, маркиза Ламбера. Генерал-инженер ходил по острову, восхищался, цокал языком: - Эксело! Адмираблемо! Какой прожект! Поднять остров? Фортересс на болоте? Санька над ним посмеивался: - Климат французский, чай, получше здешнего! Ну как, месье маркиз, не крут наш авантюр? Француз восклицал: - Ах, мон шер! Для меня все тут…- нетерпеливо щелкал пальцами.- Я родился заново. Надо много сил, много человек. - Воля государя - вот для нас главная сила. Земляную крепость к зиме надо бы окончить. После уж и о каменной подумать можно, и о граде. А народ - будет. Маркиз в тот же день с усердием принялся прожектировать город на островах. С инженером приехал помощник, высокий, худощавый сероглазый парень. Меншиков их познакомил, оказалось младший брат артиллерийского генерала, Роман. Младший Брюс Михаилу понравился: шотландец по крови, москвич по рождению, потомок скотландских королей, не в пример русским обалдуям был шибко образован, знал несколько языков, фортификацию, инженерное дело, а главное имел кроткий, покладистый нрав и довольно приятные черты лица. И теперь все четверо бессменно на строительстве. Пока царя нет, в его "дворце-пятистенке" хозяйничает губернатор. В нем вечерами и собирались, бражничали, спорили до хрипоты, ругались. Француз клялся Иисусом, Божьей Матерью и Вобаном, что он великий фортификатор, обижался, когда Меншиков с Михаилом исправляли огрехи в его чертежах. Роман в споры редко вступал, но находил между ними такие компромиссумы, что даже упертый и гордый француз-инженер сдавался. Но последнее слово в споре было все равно за Петром Алексеевичем, и Санька хватал чертежи, росписи, недоверия вестовым, сам гнал к Царю. Прошло полгода. Крепость Святого Петра на острове обретала вид боевой, заострились грозящие на все стороны бастионы. И рос вкруг крепости город. Так и жили: Щепотьев в крепости распоряжался, Александр больше разъезжал с Брюсом по городу, чем вызывал необъяснимые приступы ревности у Михаила. Говорил не раз про него Меншикову: - В тихом омуте, черти водятся. Гляди спихнет тебя. Но Санька лишь отшучивался, говорил, чтоб о таких глупостях не думал… Губернатор достраивал собственную хоромину, еще не дворец - бревенчатая изба, но больше царской, в два этажа, конюшня, казарма для стражи. В первых числах октября созвал отмечать новоселье - Александр отъезжал через неделю к армии, Царь звал его к себе. Маркиз пришел последним, одетый небрежно, в последнее время он больше прикладывался к водке, чем к чертежам. Меншиков обмолвился, что забирает его с собой к царю, воевать. Когда почти все было съедено, а добрая половина губернаторских запасов хмельного опрокинута в желудки, вслед за едой, Александр с Михаилом принялись вспоминать службу в потешных, Азовскую войну. Перебивая друг друга, выхватывали из памяти события своей неотесанной юности, яркие вспышки прежних турецких походов, имена рано ушедших друзей. Роман сидел, открыв рот, жадно внимая каждому слову. Его, необстрелянного сосунка, завораживала любая история, будь то маневры в Кожухове, или штурм Азова. Ламбер, молчавший до того, громко заговорил о своих походах под начальством достославного маршала Вобана. Санька отмахнулся - все та же погудка. Маркиз обиделся, насупился, опять схватился за бутылку. У стола сновали слуги, убирали блюда с едой, ставили новые бутылки с вином, штофы с водкой, пылали жаром раскаленные жаровни. Время воспоминаний закончилось, и Щепотьев уговорил губернатора спеть. Сашка в расстегнутом камзоле, вольготно развалившись на стуле, затянул лихую казацкую песню. Голос у него был теплый, берущий за душу. И Михаил, отбивая барабанную дробь на столе, через куплет радостно ее подхватил. С крепости выстрелила пушка, просигналив отбой. Роман, подсев к Меншикову слишком близко, (или так только показалось Щепотьеву), спросил, кивнув на Ламбера, который, опустив голову на залитый вином стол, тихо сопел во сне, кто ж вместо француза будет. В разгоряченном водкой мозгу губернатора всплыло - государь писал ему: архитект Доменико Трезини, палатных дел мастер Марио Фонтана.… Услышав перечисляемые имена, Ламбер вдруг опять оживился: - Фуй! Итальянцы? Очень плохо… - А что плохого? - Меншиков недовольно покосился на маркиза. - Плохо… Италия слишком красота, все слишком, - и он, стал изображать в воздухе нечто затейливое.- Париж не приглашать итальянский архитект… Щепотьев аж подскочил, сжал кулаки: - Да ты что маркиз думаешь, ежели мы на болоте нам и красота не требуется? Маркиз, почуяв угрозу для своей чести со стороны простого сержанта, покачиваясь, тоже поднялся из-за стола, и положил руку на эфес шпаги. Не хватало только крика - Ату его!- и подогретые вином петухи налетят друг на друга. Смертоубийство было частым концом русских попоек, но Меншиков, сделав плутовские глаза, уколол француза и без шпаги: - А вот придутся по нраву Петру Алексеевичу итальянцы, ну, так царь и выгонит вон… Ламбер аж позеленел, как перепугался. На негнущихся ногах опустился обратно за стол. Сашка громко рассмеялся, но пожалел испуганного генерала-инженера. Обнял маркиза, притиснул к себе, чмокнул в щеку: - Да не обидят тебя. Слышь, мон шер! Не позволим тебя никому обижать. Из глаз француза потекли пьяные слезы, это было уже слишком. Губернатор кликнул солдат, отвести не в меру расстроенного гостя домой спать. Брюс отошел помогать. И Михаил, заметив, что пронырливого мальчишки-всезнайки нет рядом, вдруг решился, поняв, что другого шанса ему не представится. Придвинувшись почти вплотную к Меншикову, немного запинаясь от смущения, проговорил:- Сань, не томи, сказывай, как дальше жить будем. Уезжаешь, ведь. А там, дай Бог, придется ли свидеться еще раз, война никак… - А я и не томлю. Я государева указа жду, о назначенье коменданта. Что-то темнит Мин Херц, - а потом, склонившись к самым губам сержанта, прошептал.- Останешься ноне у меня? Потолковать? Михаил, скрывая глупую улыбку, утвердительно затряс головой. Меншиков поднялся и велел челяди сбирать со стола и отправляться спать. Подозвал денщика, мальчишку - татарчонка. - Мы тут с господином комендантом покумекаем еще малость, а ты приготовь постель господину сержанту. То ли водка сделала свое черное дело, лишив его последнего страха, то ли боль от разлучения с другом, но от таких, казалось, простых слов Михаилу стало вдруг не по себе. В нутре опять разгорелось жгучее, непреодолимое страстное желание быть рядом с Сашкой. Слышать его завораживающий шепот, чувствовать объятия его сильных рук, а дальше… может… чем черт не шутит? Меншиков отдав распоряжения, вернулся за стол к вставшему Михаилу, закинув руку ему на плечо и подхватив тяжелый шандал, повел к лестнице на второй этаж. И тут к ним подскочил этот настырный мальчишка Брюс, выпалил: - Александр Данилович, мне Вам пару слов сказать надобно. - Ну, так и говори,- Меншиков, держась за Мишкино плечо, даже не повернул головы. - Приватно, если позволите. Александр, обречено вздохнув, обернулся, потянув вслед сержанта. Огоньки свечей отразились в злых Мишкиных глазах, Ромка от такого взгляда нервно дернул плечами. Александр потер глаза, махнул Роману головой: - Выйдем на воздух, - и пошел в сени. Щепотьев вернулся к столу, от нечего делать смотрел, как слуги проворно освобождали стол от бывшего пиршества. Губернатор с шотландцем вскоре вернулись. Санька казался серьезным и трезвым, подойдя к Михаилу, малость помолчал, как будто что-то обдумывая и тихо, чтоб не слышала челядь, проговорил: - Ты вот что, Миша, поезжай покамест к себе. Сам натянул на него Преображенский кафтан, стал рассовывать по широким карманам, оставшиеся на столе бутылки с венгерским. Обхватил за шею недоумевающего Щепотьева, притянул к себе, выдохнул в самое ухо: - Но ты жди, спать не ложись, я быстро. Михаил отстранился и игриво брякнул: - Что, губернатор, не побрезгуешь хибаркой комендантской? Санька провел ледяной от ветра рукой по пылающей, гладко выбритой щеке сержанта и улыбнулся так сладостно, что у Михаила защемило сердце. Вернувшись в крепость в свою избу, со стола, заваленного бумагами, сгреб в сторону чертежи, освобождая место для бутылок, присел на лавку у маленького окошка. Артамошка принес свечей, подбросил дров в печку и отправился в спаленку стелить постель, вернувшись, присел на корточки, собираясь стащить сапоги. Михаил отослал слугу, сказав, что сам справиться. Время проходило в томительном ожидании, сказывалось вечернее возлияние богу Бахусу, Мишка начинал клевать носом. Не в силах больше бороться с дремотой, крикнул слугу, строго наказал: - Ежели будет кто от господина губернатора, или сам приедет, разбудить всенепременно. Так и уснул не разуваясь, привалившись к холодной стене. Холостой залп утренней пушки даже не разбудил Михаила: он открыл глаза, оттого, что Артамон тряс его за плечо. Щепотьев подскочил как ошпаренный, в окне светилось низкое осеннее солнце. Сгреб за грудки слугу, затряс, как медведь молодую липку, зарычал: - Что ж ты, сука, меня не разбудил? - Ни-ко-го-не-бы-ло, - выдыхал с каждым рывком слуга. - Не-было-ни-кого. - Врешь сволота, проспал верно, - и, отвесив оплеуху слуге, схватил треуголку, шпагу и выскочил на улицу. Почти бегом пересек крепостную площадь, направляясь к пристани. У губернаторского дома, несмотря на поздний час, было почему-то спокойно. Дверь из сеней в горницу перегородил меншиковский слуга Кузьма. - Не велено пущать, консилий у них…. - Да вы что! Сговорились!- заорал Михаил, отпихнул мальчишку, вбежал на второй этаж и пнул дверь ногой: - Эй, губернатор! Не стыдно спать в такое время?- но так и застыл, как каменный, на пороге, выпучив глаза. Санька в кровати был не один! Роман проснулся и, увидев Михаила на пороге, подскочил на постели, кутаться в одеяло, точно стыдливая девка, затряс плечо Меншикова. Александр нехотя поднял взъерошенную русую голову, и с кряхтящим стоном, зарылся обратно в подушку. Татарчонок высунул нос из-за плеча Щепотьева, прыснул в кулак, выскочил вон. Михаил как будто одеревенел, как в тумане таращил глаза на сползшего боком с кровати Брюса. Под удивительно тонкой рубашкой проглядывали его хрупкая спина; худые, как у цыпленка, лопатки смешно топорщились, пока гаденыш торопливо собирал разбросанную по дощатому полу свою одежду. Михаил так и стоял молча, остервенело сжимая кулаки, оторопь прошла и закипевшая в крови ярость, вырвалась наружу, как только Брюс вытиснулся перед ним: - Позвольте пройти, сержант. У Михаила дернулась щека, взгляд стал диким: - Фарья ты отхуяренная! Пройти тебе, сука же ты продажная! - Да как вы смеете?- мальчишка густо побагровел от злости. - Ах ты, выблядок! - Михаил замахнулся кулаком, но промазал. Роман пригнулся и нырнул между Щепотьевым и дверью в переднюю, потеряв сапоги. Мишка, что было сил, пхнул их следом. Заорал вдогонку: - Смею! … Смею! ...- обернулся на Меншикова. Санька развалившись в постели, равнодушно глазел в потолок, кривил красивые губы. Крикнул денщика, тот вернулся, принес свежее белье, почищенный мундир. Меншиков смерил его недобрым взглядом: - Будешь зубы скалить, в рожу дам, - мальчонка прикусил губу. Лениво поднялся с кровати, скинул вчерашнюю рубашку, на миг обжег наготой, и натянул, исподние штаты, принесенные слугой. Босой прошлепал по спальне, зачерпнул оловянной кружкой воды в кадушке, жадно принялся пить, тяжело сглатывая ледяную воду. В противовес Санькиному спокойствию, Михаил весь клокотал от обиды и гнева, но смог выдавить из себя лишь дурацкое: - Вот прознает Петр Алексеевич, какие ты тут консилии проводишь… Сашка остановился напротив, прыснул водой, чуть не подавившись, бесстыдно загоготал во все горло. И тут кровавая пелена бешенства застлала глаза Михаила. Схватился за шпагу: зарезать, удавить, вырвать с корнем, чтоб не мучил, не томил напрасными ожиданиями, разжигая ревность, не спалил души дотла предательством. Но Меншиков отбросив кружку, перехватил руку Щепотьева; прижал к стене, сцапав своими хищными крепкими пальцами горло Михаила, зло прошипел в лицо: - Не надо так, сержант. На каторгу захотел?- другой рукой впихав обратно шпагу в ножны. Одетый и вооруженный Михаил был сейчас беспомощен перед почти обнаженным Меншиковым. Слишком близко был сейчас Санька, слишком близко… Щепотьев стал терять ощущение реальности происходящего. Александр вдруг ослабил мертвую хватку, а затем и вовсе отпустил. Мишка сполз по стене, стянув за собой огромный во всю стену чертеж Балтийского моря, задохся кашлем, возвращая в горло жизнь, уткнул лицо в ладони: от стыда и бессилия он готов был провалиться сквозь землю. А Меншиков, одеваясь, добивал, втыкая каждое слово, как нож в плоть. - Ты, сержант, поведением своим нарушил артикул двадцать пятый устава Его Величества, руку поднял на старшего офицера. Здесь простой поркой не обойдешься, нынче время военное, грозит лишением живота. Но по старому знакомству нашему, я дело сее в Кригсгерихт передавать не стану. А коль скоро Вы себя, Михаил Иванович, держать не умеете со старшим офицером, надобно Вам другое место поискать, от ратных дел подалее, - и вышел, хлопнув дверью. Последующие дни Михаила прошли как в забытье, в тяжелых мутных бражных объятиях. Вспоминал себе изредка то на лавке у стола, то на постели не раздетого и в сапогах. Слуга пытался будить, говорил о делах, посетителях, но, получив по зубам, стал бережным охранителем покоя барина. Череда беспамятных суток прервалась с появлением царского курьера. Михаил поднялся, покачиваясь от голода и многодневного пьянства, попытался застегнуть помятый преображенский кафтан. В горницу вошел высокий, решительного вида офицер и, кивнув приветственно головой, вынул из подседельной сумы бумагу. Щепотьев трясущимися руками принял письмо государя, сломал орленую печать. Строчки запрыгали перед глазами, протянул письмо обратно гонцу: - Прочти друг, сделай милость, не в себе я что-то. Преображенец расправил широкие плечи, медленно, но четко и громко стал проговаривать каждое слово: Царь велел ему направляться на воронежские верфи. Михаил оперся рукой на стол, чтобы не упасть и, недослушав до конца, выдавил из себя: - Когда съезжать-то? Гонец пробежал по строчкам глазами: - Сказано, немедля, - и вернул приказ. - Ясно, - Сержант Щепотьев, мрачно глядя на курьера, велел слуге подать ему водки. Но тот отрицательно замотал головой, похлопал по объемной кожаной сумке и, также кивнув небрежно головой, вышел. Мишка устало опустился на лавку и безучастно стал смотреть, как суетится по избе Артамошка, собирая нехитрый скарб хозяина. Через пару часов все было кончено: вещи уложены в сундук, особо ценные бумаги, деньги, подорожная спрятаны во внутренний карман камзола, объемная фляга с брагой в кармане кафтана. Сержант Михаил Щепотьев шел к пристани. Позади, кряхтя и сокрушаясь на погоду, тащил барский сундук Артамон. Встречные мужики скидывали шапки, низко кланялись, и возвращались к работе. Над островом собирались тяжелые свинцовые тучи, мутная речная вода гнала высокую волну, яростно разбивая ее о пристанные сваи. На берегу солдаты с работными мужиками с большим трудом выгружали пушечные стволы, ядра, мешки с мукой и сухарями на поданные прям к морю телеги. Подводы тут же застревали в вязкой осенней жиже, лошади хрипели, надрывались; оскальзывались и валились в липкую грязь солдаты. Ромка тут же рядом надрывал глотку, визгливо матеря на чем свет стоит десятников. - Мостки для телег навесть… Санька докумекал бы тотчас… - Михаил аж зло сплюнул от злости. - Моё ли дело!? Вот ведь проклятый.… Из ума нейдет… Щепотьев выглядывал на причале свободный пакетбот, когда за его спиной осторожно кашлянули. Сержант повернулся. Перед ним, гордо откинув назад голову и положив руку на эфес шпаги, стоял Роман Брюс: - Уезжаете, сержант? От накатившего бешенства Мишку вдруг замутило. Но он сдержался, пытаясь не растерять остатки достоинства, лишь сухо бросил наглецу: - Государевым указом к Азовскому флоту. А тебе, Роман Вилимович, я так скажу, ныне ты в любви и фаворе обретаешься, но поостерегись. Его,- Щепотьев тряхнул головой в сторону губернаторского дома,- ты не знаешь. Это сейчас он к тебе сильно расположен, а как опостылеешь, так и адьюсь. А ежели не угодишь или поперек дороги станешь, он тебя уничтожит. Так что радуйся покамест, веселись, коль выиграл. Но долговязый наглец лишь упер правую руку в бок, дерзко глянул в глаза и, чеканя каждое слово, проговорил: - Я с Вами Михаил Иванович в игрушки не забавлялся, и на сее ответ мой таков будет: коль счастье да фортуна сама в руку бежит, так хватай, а коль мимо проплывет, изловчись поймать. Не могу более с Вами лясы точить, Александр Данилович меня ждет, вестовой от государя прибыл. С неба хлынул дождище. Высокий, гибкий Ромка, придерживая треуголку и прыгая через глубокие лужи, побежал к губернаторскому дому; солдаты, побросав на пристани пушки, чертыхаясь, распрягали лошадей, прятали их под навесы, туда же перекидавали харчи. Артамошка бросил сундук, кинулся к ним помогать. Щепотьев не тронулся с места, сорвал шляпу, подставляя обнаженную голову под ледяные струи. Вода бежала по лицу, смывая слезы то ли тоски, то ли облегчения. Впереди были Азов, Астрахань и бой под Выбогом. Александр Данилович, в самом мрачном расположении духа, разглядывал упитанных толстобрюхих амуров, намалеванных на потолке его спальни. Торчать в разграбленном шведскими "злодеями" Люблинском замке ему порядком осточертело: мало того, что Его Польское Величество вытянул из него целых десять тысяч, так и пиры для местной знати вылетали в копеечку. Вчера наконец-то прибыла полевая артиллерия, и, с появлением генерала Якова Брюса, Александр надеялся, что дело о походе сдвинется с мертвой точки. Меншиков осторожно, чтоб не разбудить жену, вытащил руку из-под ее подушки, поднялся с постели и вышел в кабинет. В ободранной комнате (шведы содрали со стен даже золоченые обои) осмотрел аккуратные пачки писем, оставленные его секретарем на колченогом столике у камина, выбрал самое пухлое от государя и устроился с ним в обшарпанном глубоком кресле. Не успел прочесть и пары строк, как на улице послышался гомон с отчетливой русской бранью. Под окнами в саду майор-ингерманландец орал благим матом на пожилого бомбардирского капитана, рожа капитана была одним цветом с его обмундированием. Александр распахнул окно: - Кропотов, ты что, ума лишился? Нашли место глотку драть! Офицер задрал голову: - Ваша Светлость, Александр Данилович, эти хари краснокафтанные весь наш овес сожрали! И опять напустился на артиллериста: - А мне что прикажешь делать? Вот проснется ваш генерал… - Вот к нему и ступайте под окна горлопанить, дурачьё! - со злостью хлопнул рамой, сел обратно в кресло, но сосредоточиться на письме ему так и не удалось, теплые нежные руки обвили шею, на плечи, закрыв письмо, упали роскошные темные локоны. - Что не спишь, лапушка? Разбудили олухи? - Меншиков отбросил бумаги на стол и обернулся на жену. Дашенька в ночной, почти прозрачной, сорочке, немного томная ото сна, была чудо как хороша. - Ты что ж босая-то, застудишься! - Александр похлопал по коленям. - А ну, полезай ко мне. Маленькая хрупкая Даша устроилась у мужа на коленях, прильнула к широкой груди. Александр Данилович, поцеловав в затылок и крепко прижав к себе жену, третий раз потянулся за письмом. Дарья перехватила прохладную руку, приложила к горячим губам, принялась целовать в ладонь, ласкаться нежной щекой, проговорила чуть слышно, как бы для себя: - Собираться надобно… успеем ли сегодня… дел невпроворот… когда отъезжаем? Меншиков недоуменно посмотрел на жену: - С чего такие мысли, душа моя? Дарья подняла лукавые черные глаза на князя: - У Якова Вилимовича выпытала. Александр Данилович покачал головой: - Придется попенять Якову, что же он тайны военные выбалтывает. Услышав деланную серьезность в голосе мужа, Дарья звонко рассмеялась: - Прости его, Сашенька! - А Вы, княгинюшка, и на рать со мной ехать собираетесь? А не забоишься? Дарья еще сильнее прижалась к мужниной груди: - А Вы меня, Александр Данилович, не пугайте и не уговаривайте, все равно поеду! - и добавила решительнее. - Я, князь, ваша жена, а жена должна быть рядом с мужем. Я так решила. - Ну что ж, Дарья Михайловна, - вздохнул Меншиков.- Раз вы так решили.… Едемте. Шведские генералы, чаю, как углядят такого героя, разбегутся кто куды! Дарья проворно вскочила с колен, побежала в спальню, Меншиков поднялся следом, растирая затекшие ноги. Но Даша вдруг, также бегом, вернулась к своему мужу, повисла на шее и так пылко впилась ему в губы, что светлейший чуть не задохнулся. Жар ее тела, пробудил в нем ответное желание. Александр, точно пушинку, подхватил жену на руки: - Только учти, голубка, сабли я тебе не дам, - и понес обратно в спальню, походя задев ногой столик с бумагами. Государево письмо, так и не прочитанное, с вложенной в него "Реляцией партикулярного боя на море, случившегося в 12 день октября 1706 года", разлетелось листами по полу. На четвертой странице сообщения "побитых с нашей стороны" первым пунктом значилось "Командир господин Щепотьев".
|
