Название: Горячий нрав победы

Автор: Sean

Бета: Jean-Paul

Категории: RPS

Фэндом: история России

Герои: Петр I / А.Д. Меншиков

Рейтинг: NC-17

Содержание: В начале сентября 1707 года, когда король Карл ожидал полный еды и вина обоз в выжженных землях Белоруссии, русский царь Петр провел операцию по захвату большой части шведского войска. Александр Меншиков руку приложил. Отношения Петра и Александра переживают кризис.

Предупреждение: историк не совсем точен в порядке изложения событий. Это не глава из учебника, но похоже.

Дисклаймер: Безумное поведение героев, так и быть, на моей совести.

28 сентября 1708 года 13-тысячный корволант, возглавляемый царем Петром и его сподвижником, властным генералом от кавалерии Александром Даниловичем Меншиковым, догнал у белорусской деревни Лесная курляндский корпус генерала Левенгаупта, спешившего с огромными военными и продовольственными запасами на соединение с главной армией шведского короля Карла XII, двигавшейся на Москву.… Без боя увести все армию с обозом шведскому генералу было уже не возможно.

К полудню со стороны русского лагеря раздался бой барабанов, звонко запели полковые трубы. Дождь, непрестанно моросивший все утро, прекратился, и появившееся меж свинцовых туч солнце осветило поляну перед лесом. Хрипло рявкнул голос Меншикова:

- Драгуны! В палаши!

Александр Данилович, словно торопясь навстречу смерти, первый выхватил шпагу, рассек ею воздух, и под дружное заливистое "ура" повел в атаку свои полки. Под этот крик и свист клинков русские драгуны остервенело ворвались в сомкнутые колонны неприятельской пехоты. Великолепный пурпурный плащ светлейшего замелькал меж серо-синих мундиров шведских солдат. Русских встретили такие мощные залпы в упор, что многие лихие драгуны попадали со своих коней. Пронзительно взвизгнула над ухом картечь и белоснежный скакун Меншикова, вздрогнув всем телом, начал заваливаться на бок. Ловким, отточенным в боях движением, Александр освободил из стремян ноги и успел соскочить на землю, разрядив пистолет в ближайшего рейтара. Нестерпимо жгло плечо, от порохового дыма слезились глаза. Меншиков слепо оглядывался вокруг себя. Чертыхаясь и матерясь, заорал:

- Коня мне!

Возле своей бездыханной лошадью, распялив глаза и тяжело хрипя, умирал ординарец Степан. Оказавшийся рядом капрал спешился и послушно отдал командующему своего коня. Александр Данилович, схватившись за шею скакуна и утеревши пот рукавом, лихо вскочил в седло и еще раз огляделся. Шведская конница Левенгаупта оттесняла остатки русских драгун обратно в лес. Князь почувствовал, что взгляды его солдат, его воинов, так ценивших в своем командире отвагу, безудержную храбрость и презрение к смерти, обращены сейчас к нему, чудом оставшемуся в живых посреди двух лавин, налетевших друг на друга, наполненных сталью, свинцом и ненавистью.

Натянув поводья и заставив коня заплясать на месте, Александр поднял над головой шпагу:

- За отечество! Вперед молодцы!

- Виват!- загремело в ответ. В тот же момент из лесу на помощь Меншикову вышли полки пехоты, возглавляемые генерал-майором Михайлой Голицыным. Князь Михайло не любил светлейшего, но ни на минуту не задумался, подать аль не подать сикурс Меншикову. Гвардейский натиск семеновцев был столь стремительным, что шведская пехота ударилась в бегство. А тем временем справа преображенцы, возглавляемые самим Петром, жестоким огнем встретили атаку неприятельской кавалерии.

Печально запели отступление шведские горнисты. Русские полки встретились на поле битвы, драгуны Меншикова догоняли по лесам разбегающуюся шведскую армию.

Петр еще издали увидел заходящихся от хохота генералов и офицеров: Меншиков сквозь смех рассказывал какую-то историю. Ярость, вызванная ненужным лихачеством Александра, сошла на нет. Ощущение радости от близкой победы усилилось от одного вида молодых и задорных офицеров, находящих в себе силы смеяться в короткий перерыв страшной баталии. Подъехавший Петр крепко обнял друга:

- Ну что скажешь, либрстен камрат? Запоздай наш сикурс, сидел бы ты, как кулик в болоте.

- Да, мин херц, есть такое дело,- Меншиков широко заулыбался в ответ; одна щека его была поцарапана палашом, на левом плече когда-то белоснежного мундира, зияли дырки от картечи.

- Ну а теперь,- Петр, окинув взглядом офицеров, молвил уже серьезно. - Роздых с полчаса и выводите войска строится как ранее задумывалось. Главная баталия еще впереди!

Русская гвардия яростным штурмом сломила сопротивление каролинцев. К вечеру небо неожиданно резко стемнело, разразилась невиданная снежная буря, в кромешной тьме страшно загрохотала русская артиллерийская канонада, и шведы, побросав оружие и знамена, стали разбегаться с поля боя. В темноте вдруг не стало видно ни своих, ни чужих, и, к немалому облегчению шведских командиров, вскоре загремели русские барабаны, давая отбой отрядам.

Остатки шведских отрядов, бросив раненых и многотысячный обоз, в предрассветной тьме покидали лагерь. Драгуны Меншикова, обманутые горевшими в стане врага кострами, прозевали ретираду шведов. Петр был зол, светлейший виновато оправдывался:

- Мин херц, дай только срок, да мои драгуны с первой же атакой остатки шведские догонят. Не уйдет Левенгаупт, ей-ей догоню! - клялся Меншиков

Но Петр сердито отвернулся от своего любимца, и выслал вслед шведам бригаду драгун Пфлюга. К обеду уставшая русская армия уже располагалась лагерем в деревне. Перевязывали раненых, переписывали убитых, царская канцелярия сортировала трофеи и продовольственный обоз.

К вечеру, закончив объезд армии и назначив по утру следующего дня военный совет, царь вызвал к себе в избу Меншикова.

Петр в расстегнутом преображенском камзоле у маленького слюдкового окошка уминал пальцами табак в старой голландской трубке. Александр, виновато теребя треуголку с золотым галуном, стоял перед ним:

- Послушай, Алексашка, клянусь господом Богом, еще раз ослушаешься приказа, не посмотрю ни на титул твой, ни на званья, ни на награды воинские, отхожу плеткой так, что мало не покажется.

- Я? Да Господи! Да чтоб я…- вскрикнул, бледнея, Меншиков.

- Молчать! - рявкнул в ответ Петр, голос его звенел от гнева. - Ты что себе вообразил, а? Что своей тупой башкой надумал? Только и умеешь, что перед солдатней красоваться, а дела никакого тебе и поручить уж нельзя? Ты чего, дубина, на рожон полез? Не терпелось саблей помахать? Игры ребячьи забыть никак не можешь? Али сдохнуть раньше времени приспичило? Одного меня ост… - государь осекся, и со злостью запустил трубкой в угол комнаты; заговорил чуть тише, потирая напряженную шею. - Хитрее шведа хотел быть, а швед-то тебя поумнее оказался. Генерала-то твои ребятки упустили, а потому с тебя первый спрос. Ну что, любезный друг, дальше-то как быть? Будем здесь топтаться - шведа накличем. Не ровен час Карл с главной армией к нам пожалует. Действовать надо быстро, крови нашей и так много пролито… Что скажешь, Данилыч?

- А я что могу, - Алексашка зло смотрел в сторону, кусал тонкие губы, - дурость какую-нибудь, с такой-то тупой башкой.

В избе вдруг стало тихо и душно, за печкой скрипел сверчок. Меншиков поднял глаза, - у Петра Алексеевича лицо темное и печальное, таким он его редко видел.

- Тяжко, сил моих уже нет. Голова, ей Богу, до того худа стала, что ни об чем долго мыслить не могу. Страшно мне, Алексашка, веришь ли, страшно, - Петр закрыл рукой глаза, пальцы впились в виски. - Как шведа не одолеем… Нарва чудится, позор европейский. Который год в крови и поту умываемся. И еще кровища видится, как глаза закрою, кровища одна, - голос государя начал дрожать, и Меншикова, как штыком под сердце, пронзила жалость. Ожидая нервного приступа, давно у царя не случавшегося, Александр Данилович обхватил его нервно подпрыгивающие плечи, крепко сжал в объятьях, прильнул к плечу, зашептал ласково в ухо:

- Петенька! Государь, Господь с тобой! Что ты, милый, да полно тебе, все тебе чудится. Никогда я тебя не оставлю. Устал родимый, присядь, присядь… - провел до печки к найденной в шведском обозе походной кровати, посадил, опустился перед Петром на колени, заговорил с доброй укоризной, ласково поглаживая широко расставленные ноги царя:

- Швед нынче - тьфу! Да и мы уж не те, что ранее, чай не семисотый год! Вдарим по Карлу, ей-ей! Чтоб пусто ему было, проклятому! Глянь, какой обоз взяли, а порубили супостата сколько? Мин херц, ты вот что… Отдохнуть тебе надобно, хошь в Воронеж поезжай, а лучше в Смоленск. Фуража соберем, там за рекрутами присмотришь, а то ведь эти черти ленивые без твово ока государева и почесаться поленятся.

От голоса Меншикова сделалось будто бы поспокойнее. Петр откинулся спиной на теплую печку, закрыл глаза; горячие руки Данилыча, его мягкий голос, ласковые слова - все вместе убаюкивало, затягивало в нежный омут. Петр задремал, сквозь сон прошептал, как в бреду:

- Не ведаю я, о Господи, не ведаю…

- Полно, голубок, чего ты там не ведаешь?

- Не ведаю, любишь ли? Али просто жалеешь?

Царь очнулся от прикосновения теплого рта. Алексашка тонкими, слегка обветренными губами принялся исследовать лицо государя, поцелуи были нежными и сладкими, такими, как Петр их помнил. Нега и жар разливались по всему телу, стало тяжело дышать. Ловкими пальцами, уловив слетевший с губ царственного друга слабый стон, Меншиков принялся развязывать стягивающий горло шелковый галстук государя. Петр оперся затылком о печь, подставляя настойчивым поцелуям обнаженную шею. Санькины губы спускались все ниже, оставляя горячие, влажные следы на коже в распахнутом вороте, уверенные сильные руки уже тащили сорочку из штанов, проникали под нее, гладили грудь. Петр перехватил руки Александра, открыл глаза:

- Кто ныне денщиком?

Меншиков лукаво улыбнулся:

- Орлов был, ну так я его отпустил, велел твое Царское Величество не беспокоить и утром разбудить.

Петр, вздохнув с облегчением, лег на кровать, предоставив Александру полную свободу продвижения по всему "фронту". Меншиков, покрывая поцелуями живот государя, осторожно освободил затвердевший от возбуждения член Петра. Сбивчивое дыхание мешалось с тихими хриплыми стонами, когда Санькины губы, влажным сладостным объятием поглотили его всего, а язык, пребывая в движении, вызывал дрожь во всем теле, не давая излиться раньше времени, выжидая и отступая, точно угадывая, когда надо приостановиться. Лишь, когда Петр принялся слишком уж громко стонать от напряжения, Александр усилил натиск, и через несколько секунд его рот наполнился густой, слегка солоноватой молофьей. Государь не сделал попытки отстраниться, находясь в полной зависимости от умелых губ своего любовника, и Санька старательно высосал его всего без остатка.

Сладостная нега сковала все тело царя, смежала веки, не было сил даже повернуться; Меншиков приподнялся с колен, с хрустом потянулся, потер затекшую шею, сладко зевнул, обнажив ровные белые зубы:

- Давай, что ли спать, мин херц, а то ведь завтра с рассветом всех побудишь, - прищурил глаза и, оглядев Петра, добавил. - Дай-ка я тебя разую.

Опустившись на колени, стал аккуратно стаскивать сапоги.

- Ну, ты глянь, чулки дырявые! Так-то твой денщик за тобой присматривает? Вот всыплю я ему горячих, будет знать, как лодырем лежать,- Александр отбросил ботфорты в сторону.

Царь через силу стащил измятый камзол и запустил им в Меншикова:

- Сань, хватит ворчать. Об деле говори, - но Александр Данилович медлил с ответом: ловко перехватив летевший в него камзол, сосредоточился на укутывании ног Петра в одеяло. Покончив с этим, плюхнулся на пол. - Курить хочешь? - царь отрицательно мотнул головой. Александр уселся у кровати по-турецки и откинул голову на государевы колени.

- Карл ждет обоз… Ужо дождется завместо жрачки да денег оборванцев нами битых. И куда далее вильнет, тоже непонятно, но мыслю, акромя Малороссии, мест хлебных ему не сыскать. Туда и потащится с псами своими голодными. А коли твое Царское Величество генеральную ему давать не велит, ну так и будем травить его, как и ранее - малыми отрядами. Отправь за "шведиком нашим" кого сам замыслишь, пущай стережет. Да и нам отдых надобен, почитай цельный месяц за обозом этим треклятым гонялись.… Так Вы ведь все сами уж решили, а меня так только, для блезиру спрашиваешь, а? - Меншиков обернулся на царя и обиженно поджал губы. Глаза Петра были закрыты, дыхание спокойное и ровное. Царь крепко спал.

Александр тяжело вздохнул и в задумчивости потер переносицу. Глаза слипались, жутко хотелось спать, жрать и водки: "Уговорить Петра услать Мишку к Мазепе, а то, ишь, как копытом бьет, все в "ближние" лезет. Не чо, и не таких оттирали. Да и капитан Стариков, посланный "пошуршать" в обозе, поди, вернулся уже, ждет. Хотя тот - свой брат, свово не упустит, да и чужого також…Надобно Дарьюшку в Смоленск вызвать, Катерину пусть привезет, ежели та не на сносях. Вчетвером нам повеселее будет…"

При воспоминании о молодой жене у Александра Даниловича стало тепло и сладко внутри. Санька развернулся и еще раз глянул на царя, склонился ниже, прижался губами к руке Петра, ласково прошелся руками по бедрам и животу, но государь пробубнил что-то сквозь сон и, натянув одеяло на плечо, отвернулся к печке.

- Да провались оно… - Меншиков в сердцах плюнул. Царь только раззадорил, и теперь ему нужна была баба крепкая, здоровая, чтоб тряхнула, проняла до печенок, ожгла страстью на часок, взяла рубль, и более чтоб не вспоминала.… А тут - как в девкиной гадалке - то к сердцу прижмет, то на дыбу пошлет. Живи, да оглядывайся.

Александр почувствовал, как на него тяжелой волной вновь накатываются остервенение и злость, неизрасходованные в бою. Свечи давно погасли, и, пробираясь по избе в потемках, Алексашка подумал, что и поутру успеет переговорить с Петром Алексеевичем о Смоленске, а оставаться здесь, уж коли царь уснул, ему резону нет.

Дверь скрипнула, Петр проснулся, хрипло, со сна выдохнул:

- Алексаш! - никто не отозвался. Он прищурился, привыкая к темноте, и в ночной тишине услышал как Алексашка, тихо насвистывая, спускается по деревянным ступеням. Горло царя перехватило спазмом, отчего-то стало тошно, гадко. Закрутились мысли: "Любил ли хоть раз так, как говорил: без памяти, горячо, страстно, преданно. Или все обман, похоть и жажда поживы в юности. А теперь что? Страх за нажитое, а от перегоревшей страсти осталась только привычка, чувство долга, али хуже того… жалость? Ибо сказано: всяк человек есть ложь! "

Петр натянул одеяло на голову, подтянул колени к груди и попытался уснуть.

Жарко натопленная поутру денщиком царя печь делила "штабную" избу на две комнаты. В той, что попросторней, толпились генералы и штабные офицеры, собравшиеся на краткий консилий. В той, что поменьше, Петр, раздевшись до пояса, умывался ледяной водой, которую щедро лил на царские плечи его новый денщик Лешка Орлов. Вытираясь, царь разглядел опухший Лешкин нос и про себя усмехнулся: "Кулак у Данилыча всегда был увесистый, мужицкий". Государь внимательно вслушался в горячий спор, на другой половине. Генералитет разделился на два лагеря: Михайло Голицын настаивал на продолжение погони; в противовес ему Меншиков требовал отдыха, в ожидании подхода главных сил и отступления на зимние квартиры в жирную и не оголенную Украину. Данилыч, мня себя главнокомандующим, нагло лез на рожон, его громкий, по-кавалерийски раскатистый голос гремел на всю избу, подавляя другие мнения. Князь Голицын не уступал, в ход пошли обвинения в трусости и припоминания старых "заслуг", перепалка на военном совете грозила перерасти с откровенный мордобой. Пора было вмешаться. Злость на Саньку накатила с новой силой: спесь с любимого дружка давно согнать требовалось.

Чисто выбритый, в узком Преображенском кафтане, Государь вступил в горницу, но его не заметили за руганью. Лишь Меншиков, уловив неведомым чувством присутствие царя, звучно гаркнул:

- Господа генералитет, его Величество Государь! - и тогда только все разом смолкли, оборотились к царю, и застыли в почтительном поклоне. Петр не без насмешки окинул взором своих генералов, прошел по комнате и сел за старый деревенский стол. Махнув рукой, чтоб продолжали, начал изучать разложенную на нем карту.

- Нельзя их упустить, хоть разбитые, хоть оборванные, все же солдаты. Догнать надобно, атаковать и добить вражескую силу, так честным войнам надлежит! - Михайло Голицын так был зол, что даже перестал заикаться. Поднялся общий шум.

- Окстись, князь Михайло. Люди почитай, который день не жравши, не ср.. спавши. У кавалеристов моих от такову гону мозоли кровавые не сходят. Да и с кем ты догонять Карла собрался? Мертвых боле тысячи, от твоих "семеновцев" строевых половина осталась… Роман Христианыч при смерти.… Да, и… - Меншиков обреченно махнул рукой.

Голицын, растерянно оглядев генералитет, впился глазами в государя, ища одобрения или поддержки. Петр головы не поднимал, лишь нервно постукивал ногтями по карте. Меншиков, демонстративно заложив руки за спину, стал прохаживаться по избе:

- Сядь, Данилыч, не отсвечивай, - тяжело, сквозь зубы проговорил царь. Александр, звякнув шпорами, плюхнулся на лавку рядом с государем.

- Так, Аникита Иванович, - Репнин, недавно восстановленный в должности и потому не ожидавший обращения к себе, вздрогнул и, резко вскинув голову, преданно уставился на Петра. - Бери полков шесть пехоты, дивизию Вердена, догоняй Пфлюга у Пропойска. Преследуй шведа, покуда подмога от Карла не появится. А ежели такое случится, поворачивай пехоту взад, к Смоленску, да не забудь свой тыл драгунами пфлюговскими прикрыть. Александр Данилович, отбирай кавалеристов, полки драгунские, выступайте к Гетманщине, на помощь к Мазепе. Пехота же вся, забрав раненых и обоз, пойдет со мной в Смоленск. Маршем сим командовать поручается генерал - лейтенанту Михайле Михайлычу Голицыну.

Князь удивленно вскинул брови, в избе одобрительно зашумели, кто-то хлопнул Голицына по плечу, Аникита бросился обнимать оторопевшего новоиспеченного генерал-лейтенанта, другие кинулись пожимать руки, в царской избе поднялся гвалт.

Громкий, недовольный кашель Меншикова заставил всех замолчать и обернуться. Петр смотрел на них уставшими, но ясными глазами. Князь Михаил подошел и почтительно склонился перед своим государем: от нежданного и радостного известия перехватило дыхание, на глазах наворачивались слезы.

Царь положил руку на плечо Голицына, слегка сжал:

- Заслужил, ибо сражался, как лев. Господа генералы и офицеры - совет окончен, - Петр оборотился обратно к карте, давая понять, что более никого не держит.

Все стали проталкиваться к выходу, громко обсуждая решения совета, новые назначения, дальнейшие марши; князь Голицын хотел, было, подзадержаться, чтоб наедине "припасть к ногам" и "облобызать длань государеву", но как назло между ним и царем, непробиваемой стеной встрял Меншиков. Михайло замешкался в дверях, оглянулся. Расставив широко свои длиннющие ноги и отпершись руками на крестьянский стол, Санька что-то сердито шипел в самое лицо Петра, слов было не разобрать. Царь слушал, слушал, и вдруг ударил ладонью по столу:

- Волю взял со мной разговаривать?! Куда сказал, туда и поедешь. Место свое забыл?

- Где место мое было, помню, - Меншиков выпрямился, скрестил руки на груди. - Но, видно, Вы забылись, а напоминать я о былом не желаю.

- А вчерашнее зачем было? - Голицын заметил, как Петр сжал кулаки.

- Пожалел я Вас. Сам говорил, чтоб не оставлял.

- Пожалел? - тут царь зло, нарочито громко рассмеялся, вскочил с лавки, но лицо его резко побледнело, руки судорожно впились, в поисках опоры, в плечи подскочившего Меншикова. Сашка крепко обнял Петра, с осторожностью стал усаживать обратно на лавку. Михайло поспешил ретироваться, ему отчего-то показалось, что он застал нечто непотребное чужому взгляду: Меншиков, встав на одно колено, уложил голову государя себе на плечо, все еще крепко обнимая Петра одной рукой, левая ладонь нежно сжимала и поглаживала затылок царя. Под ногой скрипнула половица. Голицын вздрогнул и обернулся - на него не мигая смотрели злые, холодные синие Санькины глаза. Михайло пуганым зайцем выскочил в сени и неосторожно громко хлопнул дверью.

Шум будто вывел государя из забытья. Он отстранился и пристально глянул в глаза Меншикова, крепко схватил того за подбородок, стиснул до боли. Рука государя была сухая и горячая, лицо побагровело от бешенства:

- Пожалел?!- скривил губы царь. - Меня? Пожалел?

- Мин херц, - прошептал Меншиков одними губами. Переждать, переждать вспышку царской ярости. Александр Данилович увидел, как на виске государя вспухла и забилась жила. Уличный солдатский гвалт вдруг затих, стало слышно треск поленьев в печи. Петр все еще смотрел ему в лицо круглыми сумасшедшими глазами, и Меншиков подумал: царь не видит его. Светлейший поднес руку к виску государя, разгладил пальцем вздувшуюся жилку, провел рукой по гладко выбритой щеке. Петр тряхнул головой, освобождаясь от пут гнева, отстранил руку Александра, заговорил осипшим горлом:

- Вот что, Александр Данилович, друг сердешный… Забыто видно тобой, из какого дерьма я тебя на свет божий вытащил, к себе приблизил так, что ныне тебя рукой не достанешь: генерал, Андреевский кавалер, губернатор, светлейший князь Римской империи. Забыто, покуда я не напомню, а коли напомню, обратно в дерьме оказаться за радость великую почитать будешь. Любовь свою я тебе не навязывал, а жалости и врак твоих мне не надобно… Если кончено все, не мучай меня, скажи правду, что тебе я больше не надобен. При должностях и чинах своих как был, так и останешься. А ежели жалость твоя оборот любви есть…

Царь недоговорил, поднялся и, еще раз вглядевшись в Меншикова, отвернулся к окну. Горькое разочарование промелькнуло в глазах Петра Алексеевича, и с тихой тоской он добавил:

- Встань, что без толку колени-то протирать. Оттого и отсылаю тебя от себя, чтоб не кис ты со мною в праздности, а в походе поразмыслил об житие нашем дальнейшем.

- Государь,- прошептал за спиной Меншиков. - Мин херц, не было у тебя друга надежнее и преданнее.

Петр обернулся, схватил Саньку за отвороты кафтана, притянул к себе, прижал к груди, оцарапал лицо мундиром, сжал до боли. Вдруг поцеловал в затылок, оттолкнул от себя, сказал:

- Езжай.

Михайло Голицын спустился с крыльца, тяжело глотая сырой сентябрьский воздух. После вчерашних снежных бурь день выдался солнечный, и дорога грозила превратиться в непролазную грязь. Надо было спешить со сборами: сортировать раненых, собирать остатки полков, приглядеть за описью захваченных трофеев. Чуть поодаль слышались окрики прапорщиков, распоряжавшихся пленными, подряженными хоронить погибших, громко ржали кавалерийские кони. За спиной хлопнула дверь "царской" избы и раздался резкий свист. Князь Михайло обернулся: на крыльце стоял Меншиков, неторопливо натягивая перчатки. Адъютант уж выводил красивого длинноногого саксонского жеребца, денщика же Голицына в округе не наблюдалось. Александр, позвякивая шпорами, легко сбежал вниз по деревянным ступеням и, не замечая топтавшегося во дворе Михайлу Голицына, направился навстречу к своему адъютанту.

- Князь, Александр Данилович, постой-ка! - Меншиков резко обернулся, золоченые пуговицы, ярко блестя на солнце, слепили глаза. - Что с государем, с Петром Алексеевичем?

- А что с ним?- Санька, изображая удивление, приподнял левую бровь.

- Брось темнить, Данилыч, из одного горшка щи хлебаем!

- Мы нынче князь, Михайло Михалыч с тобою в званьях воинских разнимся, и потому приказы царские мне с Вами обсуждать артикул не велит, - Александр криво усмехнулся.

- Да не об том я,- Голицын, нервно потирая небритый подбородок, опустил голову и оперся взглядом в ярко-красные обшлага меншиковского кафтана; на секунду ему показалось, что у светлейшего руки по локоть в крови.

- Присядем-ка, - Меншиков огляделся по сторонам, как бы ища соглядатаев, махнул головой адъютанту, тот отошел на почтительное расстояние.

Генералы уселись на лавке у покосившегося плетня, и Александр, поправив эфес тяжелой и длинной немецкой шпаги, тихо заговорил:

- То-то и оно, тело государево крепко, и многое еще выдержит, за это ручаюсь, а вот душа, голова - энто другое дело. Устал Петр Алексеевич, устал. Ему отдых надобен, а ты догонять, атаковать, бить. И вот еще что, - Меншиков внимательно вгляделся в черные, широко распахнутые, виноватые глаза Голицына. - Вести дурные с Украины идут, то ли темнит гетман, то ли взаправду при смерти. Ты в обход почты государевой отписал бы братцу Дмитрию в Киев, может чего и разузнаешь. Ну, бывай, генерал-лейтенант! - Александр одобряюще хлопнул Михаила по ляжке и, вставая, печально добавил:

- Пригляди там за государем.

У широкого крестьянского двора остановилась карета. Голицын загородился рукой от солнца.

- О, кого к нам занесло! - Александр Данилович шел на встречу, спешившему через двор, помощнику главы Посольского приказа Шафирову. Голицыны Петра Павловича недолюбливали и звали промеж собой "выкрестом" и "хитрожопым Шафиркой". Меншиков, нависнув скалой над низеньким дородным Шафировым, заговорщицки зашептал в самое ухо помощника канцлера; сунул в руки Петра Павловича какую-то цидулку и, свиснув адъютанту, пошел со двора.

Шафиров оторопело смотрел на письмо, потом, очухавшись, спрятал его за камзол. И, неуклюже, на бегу кланяясь князю Михайле, потрусил в избу к государю.

Через пару дней у деревеньки Головчино стала лагерем уставшая русская армия, поджидая отставший обоз с ранеными.

Михайло Михайлович Голицын обдумывал желание государя о победоносном вступлении в Смоленск, искоса наблюдая за своим старым слугой-денщиком чинно и неторопливо накрывавшим стол к обеду, когда в его палатке объявился Лешка Орлов, с требованием срочно прибыть к царю. Генерал с сожалением посмотрел на грозившие остыть щи и поспешил за молодым денщиком Петра. Он уже принялся было поведать царю свои рассуждения о движении войск, как в палатку заскочил Орлов и громко объявил о прибытии курьера. Петр кивнул Михайле:

- Присядь, обожди.

Князь, не увидав ничего подходящего, неуклюже пристроился на барабане.

Вестовой вошел, щелкнул каблуками и отвесил ловкий поклон. Государь, видимо, с нетерпением ждал письма, судя по поспешности, с которым он вырвал его из рук посланника.

Голицын с презрением оглядел молодого офицера. Ну, конечно, только у адъютантов светлейшего были такие наглые красивые рожи и высокие стройные фигуры. Стоило отсылать от себя Саньку, чтоб теперь так скучать о нем?

Петр увлекся письмом, и курьер напомнил о себе осторожным покашливанием. Государь гневно вскинул взгляд, резко махнул рукой:

- Поди, скажешь на кухне, чтоб накормили. - Мальчишка, щеголевато козырнув, испарился.

Князь Михайло ревниво следил за Петром Алексеевичем, губы того слегка шевелились, глаза внимательно перемещались по строчкам. К середине письма складки на нахмуренном лбу разгладились и губы царя, все еще по-юношески пухлые, вдруг тронула нежная улыбка. Закончив чтение, государь, все еще прибывая в мечтах, принялся складывать письмо вчетверо, аккуратно и неторопливо проводя пальцами по сгибу. В откинутый полог проник легкий осенний ветер, игриво гоняя по ковру палатки палые листья. Петр втянул ноздрями теплый влажный запах надвигающейся осени, откинулся на спинку раскладного стула и закрыл глаза.

Мимо Голицына тихо прошуршал царский секретарь Василий Макаров, незаметный молодой человек, застыл в почтении, ожидая распоряжений о прибывшей почте. Государь открыл глаза и, оглядев терпеливо ожидавшего его секретаря, отрицательно покачал головой. Макаров так же неслышно вернулся к своей конторке, а Петр засунул сложенное письмо во внутренний карман висевшего на спинке кафтана.

И Михайло, все еще беззастенчиво разглядывая государя, поймал себя на мысли, что, никогда ему не стать при всей своей доблести и бесстрашии, ревности и усердии делам государевым, тем, кем был для Петра Алексеевича Александр Меншиков. Не рабом и слугой, не слепым исполнителем воли его, а его другом, братом, его судьбой, его телом, его душой и его сердцем.