Название: Падающие звезды. Рождественская сказка

Автор: Sean

Бета: Jean-Paul

Категории: RPS

Фэндом: история России

Герои: Петр I/Александр Меншиков

Жанр: Святочный рассказ

Рейтинг: NC-17

Содержание: Ну что ж, рискнем! First Time Story

Посвящение: И как всегда только для моего друга Jean-Paul. Рождественская история с воплощением одной, а может и двух просьб.

Дисклаймер: Безумное поведение героев, так и быть, на моей совести.

Санька разгреб подмокшее сено по сторонам, попытался улечься поудобнее. На чердаке большой конюшни пахло сыростью, истлевшей соломой, но было тепло, внизу мирно похрапывали во сне лошади. Была уже глубокая ночь, сквозь дыры в крыше луна, освободившись от угрюмых туч, обливала ледяным светом божий мир, ярко блестели звезды. Сашка, любуясь на такую красоту, тяжело вздохнул, втягивая ноздрями знакомый с детства запах конского навоза. Припомнился и дом, оставленный тайком годом раньше. В семье тогда царствовал дед. В родном околотке, в Мясниках, всяк его боялся.

Дедов лабаз стоял близ Боровицких ворот, но торговлишка вконец захирела, задавленная поборами. А когда пришла пора проститься с лавкой за долги, дед, и прежде суровый, совсем залютовал. Высокий, сухой, изможденный постами да молитвами, обладал он неимоверной силой. Особливо свирепствовал в последнюю седмицу Великого поста, бил домашних тем, что под руку попадалось. Невестку, Санькину мать, таскал за волосы по избе, внука не раз потчевал вожжами, попадало и маленьким внучкам-вострушкам. Отец, мужик тихий, смирный и хворый пробовал заступаться, попадало и ему, то кочергой, то ухватом. Данила прежде служил старшим конюхом в дворцовых конюшнях. Пару лет назад норовистый жеребец зашиб его, и отец более уж не поднялся.

Санька с малолетства при делах был (дед пристроил его к знакомому пирожнику), носился с лотком по торговым да людным местам, продавая чужие пироги, принося в дом копейку. Дед все един был не доволен, считая, что Санька утаивает от него заработанное. А когда перед прошлым Рождеством померла мать, угорев в избе, Алексашке стало совсем худо.

Рядом тихо застонали, прервав грустные мысли, Санька повернул голову.

- Эй! Фомка, замерз? - позвал тихонько Алексашка. - Дуй ко мне, греться будем.

Фому, мальчонку лет шести, Сашка подцепил еще летом у Смоленских ворот, отбив у стаи одичавших собак. Так и стали таскаться вдвоем по торжищам. Веселили народ частушками или нищенствовали у церквей по праздникам, Фомка пел жалостливые песни, Санька тряс головой, подражая убогому. Подавали неплохо.

А надысь нищие, повздорив с ними за лишний грош и надавав тумаков, прогнали с хлебного места.

Меншиков распахнул суконный зипун, Фомка подполз поближе, завозился, приник головой к плечу и снова затих. Ярко, между стропил, дрожали звезды в морозном воздухе, и тут одна из них, коротко вспыхнув, полетела вниз, оставляя чуть заметный след на черном небе, затем еще одна, затем еще...

Сашка толкнул уснувшего рядом мальчишку:

- Гляди Фомка, гляди. Чудо-то какое!

Фомка запищал, утыкаясь лицом в подмышку старшего друга:

- Ой-ой! Конец миру настал, конец.

- Эх, ты, дурища, тож искры божьи сверху сыплются, аль забыл ночь какая. Еже по плоти Рождество Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, - мальчики размашисто закрестились. - От того и чудо Господь на землю посылает.

Фомку высунул нос наружу и тоже стал глядеть как падают звезды.

Алексашка прижал к себе хилое тельце:

- Да ты не бойся, матушка в детстве мне сказывала, покудова летит звезда, желанье загадать можно, ин оно непременно сполнится.

И тут же, как бы подтверждая Сашкину правду, грохнул большой колокол Варвариной церкви, и во след поплыли праздничным звоном все окрестные колокола Зарядья.

- Фомка спишь, чего у Господа-то попросил?

- Чтоб всегда сытым быть!

Санька хохотнул, еще крепче прижимая к себе мальчонку, чмокнул во влажный лоб:

- Эх, ну точно ты, Фомушка, у меня дурачок, на такие пустяки чудо божье растрачивать.

- Сашенька, миленький, а ты чего заганул? Скажи родненький!

- Да так, есть одна жажда. Ну вот, чтоб встретился на пути мне человек, красивый, умный, сильный…

- Богатый, - встрял Фомка.

Санька хмыкнул: - Это тоже можно. Чтоб полюбил он меня как никого прежде не любил, чтоб подле себя тока меня видеть хотел, словно связал нас Бог одной веревкой, чтоб ....

Сашка осекся, Фомка мирно сопел на его груди. Меншиков, участливо запахнув полу старого зипуна, укрыл и перекрестил спящего.

Санька проснулся неожиданно, оттого что кто-то схватил его за ногу. Взвился из ночного убежища и уперся взглядом в круглолицую рыжую девку, с пуком сена в руках. Похоже, видом он был страшенный, ибо девка, выпучив глаза, страшно завизжала и скатилась кубарем с лестницы. Шлепнувшись задом оземь, проворно вскочила, также громко голося: - Черти, мамочка, черти. Господи вседержители, помилуй мя... черти! – выскочила во двор.

Меншиков в поисках спасения оглядел чердак. Рядом, спросонья, Фомка отчаянно тер кулачками глаза. Сашка, подхватив под мышки ничего не понимающего мальчонку, потащил его к чердачному оконцу.

- Дёру, Фомка дёру... Живо!

Вытиснулся первый сам и, ухватившись за полицу, спрыгнул в сугроб. Забарахтался в снегу, но изловчившись, поднялся и посмотрел наверх. Фомка, со страху заартачился, принялся выть, мотать головой, отказывался прыгать. Сашка грозил кулаком, кричал, что самолично свернет ему шею, ежели тот не сиганет вниз, Фома завыл еще громче.

Сашка оглядел чужое большое подворье и обомлел, от дальнего сарая к нему бежал огромный, такой же рыжий как всполошившая их девка, мужик с кнутовищем за поясом. За спиной был высоченный забор, его наскоком не одолеть. У Сашки был один выход, бросив Фомку и, надеясь, что мальца пожалеют, бежать навстречу мужику, где в стороне слева находились ворота, с зияющей спасительной дырой внизу.

Алексашка рванул к ним, утопая в вязком снегу, но мужичина оказался проворнее и схватил его у самой калитки.

- Тать, блядин сын, воровать наловчились ....- Сашка дергался, лягался ногами, пытался освободиться, но мужик держал крепко за ворот, сыпал удары куда попало по голове, по ребрам, по спине ...

- Помилосердствуйте, дядечка! – спрыгнувший-таки Фомка повис на занесенной для удара руке рыжего конюха.

- Ах ты, сучонок, - встряхнул рукой, мальчуган, точно невесомый, отлетел в сугроб и опять громко завыл.

- Федька, что ж ты делаешь, ирод проклятый!

Рыжий прекратил расправу и оглянулся, а Санька увидел, как с рундука на красное крыльцо спускается пожилая барыня в дорогой шубе. Конюх на мгновение потерял бдительность и Сашка, извернувшись ударил того ногой в животину, рванул в сторону, оставляя кусок сермяги в руках ката, плюхнулся на брюхо и вынырнул под резными воротами на улицу.

Успел лишь проворно вскочить, как тут же перед его глазами вздыбились лошадиные копыта, раскидывая грязный снег. Возница резко натянул поводья. Пошевни, сани, дровни, сцепились оглоблями, кузовами, на запруженной улице началась сутолока. Возчики повыскакивали, матеря друг друга, пытались развести разгоряченных коней. И когда Сашка, не обращая внимания на поднявшийся вокруг гвалт, отряхивая налипший снег, оглядел улицу в поисках спасительной подворотни перед ним, как по волшебству распахнулась дверца богато изукрашенного возка.

Высокий голос прикрикнул, подгоняя:

- Прыгайт сюда. Бистро!

Алексашка сиганул в карету, дверца захлопнулась, кучер стегнул лошадей, полозья покатились вниз по Варварке. Санька высунул нос из-за бархатной занавески, рыжий детина - уже не один, а с подручными,- вооружившись дубьем, носились в сутолоке по улице, разыскивая улизнувшего от них «вора».

Чуть погодя, отдышавшись, Сашка затараторил слова благодарности:

- Спаси тя Бог, сударь, ежели б не ты, убили б, проклятые,- Меншиков, еще раз глянув на улицу, увидел как возок, оставив позади Варварину улицу и выкатившись за Китайгородскую стену, свернул к Соляной слободе. -Ну, спасибочки, еще раз! Бывайте господин хороший!

Сашка сунулся к дверце, намериваясь выскочить на полном ходу из увозившей его неведомо куда кареты. Тяжелая трость костяным набалдашником уперлась в грудь Александра. Тот чуточку опешил и плюхнулся обратно на сиденье напротив, пытаясь разглядеть спасителя: красив немчина. Глаза у иноземца темные, с томной поволокой, холеное лицо, на гладко выбритых щеках ямочки, тонкий нос, округлый ровный подбородок над дорогим кружевным шарфом, шпагу с витой рукоятью, придерживала тонкая, в перстнях, рука.

- Зачьем он хотель тебя ловить? Ты мальчик – вор?

- Да Вы что, Ваша милость, отродясь таким не пробавлялись!- иноземец недоверчиво поднял соболиную бровь.

- Да за девку! Я, евойной дочке, пирогов принёс. А та, как схватит меня и давай целовать. Насилу отбился, говорю, деньги, мол, давай! А она, Евино отродие, смеётся – поцелуя, мол, с тебе достаточно. Я лоток с пирогами вырвал, она в крик: «Пироги тухлые принес!» Мне обидно стало, я в снег её и пихнул. А курва сия меня за кафтан сцапала и на себя попятила. Придавил я её видно в снегу-то, она еще громче визжать принялась: «Папаня, насильничают!» Еле вырвался, вон кафтан совсем новый порвал,– безбожно врал Алексашка, тряся перед роскошно одетым иностранцем рваной сермягой и корча смешные рожи. Немец громко хохотал, утирал выступившие слезы дорогим платочком.

- Хватит, хватит! - взмолился, отсмеявшись, иноземец. – Уй, уморил! Как тебя звать?

- Меншиков, Алексашка! – выпалил Санька.

- Алексашька!- смешно растягивая его имя, проговорил немец. – А меня Лефорт, Франц Лефорт. Я тебя спасать, ты есть мне служить. Идет!? Мне надобен как раз такой!- иноземец потрепал Сашку по плечу.

- Это, Ваша милость, «какой-такой»?- непринужденно бросил в ответ Алексашка.

- Такой как ты! Резвый, молодой, без каши во рту. Я не буду заставляйт тебя торговать с плохой девка! Будешь смотреть за мой дом.

- Это что ж, в дворовые, что ль? Ладно! Согласен. Где наша не пропадала!

Колесо фортуны завертелось, неся Алексашку на Кукуй, в Немецкую слободу, в дом полковника- швейцарца Франца Лефорта.

За год сытой жизни у Лефорта Меншиков вытянулся, окреп, стал выглядеть старше своих пятнадцати лет, навострился болтать по-немецки, по-французски, ловко носить иноземное платье. Иногда Франц, от нечего делать, к немалому Санькиному удовольствию «мучил его шпагой». Служба в доме для Александра была мало обременительна: следи за хозяйским роскошным гардеробом, помогай одеваться, бегай по поручениям да прислуживай за столом, но довольно скучна. И когда в столице и в слободе понеслись слухи об очередном Крымском походе, Алексашка твердо решил добиться от Франца зачисления в его полк, хоть бы и барабанщиком.

Но случилось другое, совсем нежданное Алексашкой, и даже как-то помимо его воли.

Подходила к концу Рождественская неделя и гостей в доме генерала Лефорта, не в пример обычного, было мало: двое английских купцов, несколько пожилых офицеров иноземного полка, корабельный мастер Брандт, да пышнотелый немчин Фадемрехт, торговец парфюмерией. Справляли свой иноземный Новый год. Сидели чинно и тихо, курили трубки, попивая подогретое винцо, разговор тек плавно, спокойно, в общем, ни о чем. Дамы были на своей половине, занимались привычным делом: перетирали мужьям косточки, хвастались нарядами, спорили о прическах.

Со двора у крыльца донесся невнятный гул, Алексашка потер измороженное окно:

- Кажись, гости знатные к Вам, Франц Яковлевич.

- Ах! Мой Суврен! Ко мне! – догадался швейцарец. Лефорт подскочил в кресле, обнял за шею Меншикова и о чем-то увлеченно зашептал ему в самое ухо.

Немного погодя затопали в сенях, и вмиг в тихую и нарядную гостиную влетела морозным ветром орда ряженных. Рожи козлиные, медвежьи, волчьи, заметались, запрыгали меж гостей по комнате, дудочники да рожечники закружились волчками, увлекая в пляску сбежавшихся на шум дам, отбивая чечетку по навощенным доскам и поражая гостей Лефорта все новыми и новыми коленцами. Также стремительно в наполненную шумом и диким гиканьем залу ворвался и государь Петр Алексеевич с толпой ближних, волоча за ворот старичка с мочальной бородой в вывернутой изнанкой заячьей шубке. Остановился перед Лефортом, забасил нараспев:

- Мон женераль, принимай в гости послов от елинского бога Бахуса. И во славу Рождения Господа Бога нашего Иисуса Христа выпьем и закусим.

Гости хохотали, хлопали в ладоши, кричали «Виват, Гер Питер. Браво!»

Франц, икая от смеха, утирал выступившие слезы:

- Это все шутка, очень весело, - низко кланялся, мел аллонжовыми кудрями запорошенные снегом сапоги царя. - Ах, мой Суврен! Как я счастлив, что Вы в моем доме. Вы нас шибко рассмешили, но и мы в ответ для мой Суврен потех достовляйт.

Дом тут же ожил, поднялась на ноги и забегала челядь, расставляя и сервируя столы, доставая из закромов богатые яства. А затем зашевелилась и вся немецкая слобода: жители, узнав, что у генерала Лефорта пирует сам Государь со свитой, всё прибывали и прибывали в гости.

В зале, где обедали, было шумно и жарко. Щедро лились сладкие вина, крепкие настойки, кушанья сменяли друг друга. Позже Царь, устав сидеть за столом, потребовал танцы.

Дамы: дочери, молодые жены купцов, офицеров выстроились для контрданса. Но когда бряцнула медь литавров, запели скрипки и гобои, девушки вдруг выхватили кружевные платочки, притопнули каблучками и поплыли лебедушками по залу в русской плясовой. Молодые царские стольники, разгоряченных вином, повскакивали с мест, расхватали без разбору иноземок, и пошли перед ними вприсядку. Петр тоже не усидел. Углядев средь девиц заводилу рослую да гибкую, подскочил к ней и, приобняв за талию, завертел в танце.

Когда пляска кончилась, незнакомка сделала глубокий реверанс и стала перед Царем.

Петр, отдышавшись, вгляделся в понравившуюся ему иноземку: миловидное личико, длинные стройные ноги в белых чулках и её синие, чуть подведенные, большие глаза светились озорством.

- А девка-то ничего, - облизнулся Государь. – Откель прибыла?

Он взял ее одной рукой за подбородок, другой нежно провел по напудренной щечке.

- Де ля Франс, - тоненько пропищала девушка, поправляя белоснежный парик и жеманно складывая напомаженные губки.

-А, ей-богу, хороша! – повторил Петр подошедшему Лефорту.- По-нашенски разумеет, али как?

Девица промычала что-то невнятное и заигрывающее улыбнулась, обнажая ровные сахарные зубы.

- Ну, принимай награду краса-девица!- Петр, широко улыбнувшись, притянул к себе и трижды расцеловал покрытое горячим румянцем лицо, а потом, впился ртом в губы ловкой плясуньи. Разлепив поцелуй, выдохнул всей грудью:

- Хх-х-а! Горяча! А звать тебя как, красавица?

- А звать Алексашкой Меншиковым, - вдруг выпалила «француженка» на чистейшем русском языке и под общий хохот бухнулась в ноги царю. – Помилуй, не взыщи!

- Вот и я в ответ Государю дал веселый шютка! Пиес!- Лефорт порывистым движением сорвал парик с головы ряженого.

- Вот ведь, и впрямь от девки не отличить! - бросил слегка оторопевший Петр.

Гости покатывались со смеху, улыбка скользнула и по лицу царя. Он поднял парня.

- Ладно уж. Милую тебя в этот раз за умельство плясать да за комедь изрядную!

Петр, взяв под руку Лефорта, отправился в уголок, к сидевшим там английским купцам.

Меншиков, уже умытый и переодевшийся, в ладно сидевшей на его стройной фигуре ливрее, тут как тут.

Прислуживая царю с собеседниками, Алексашка старался рассмотреть Петра поближе. Царь был молод, так же высок, как и он. Большие карие глаза, густые темные брови, черные волосы непокорными кудрями рассыпались при каждом взмахе его головы. Но больше всего его манили государевы губы, нежные пухлые, совсем ребячьи. Санька, вспомнив длинный жаркий поцелуй, полученный обманом, замечтался, и чуть было не разлил красное вино на дорогую скатерть. Но государь, казалась, его совсем не замечал, увлекшись жаркой беседой с англичанами.

Восхищаясь прибыточной заморской торговле, царь стукнул кулаком по столу, в запальчивости почти выкрикнул:

- И от чего же наши купцы так не могут, сидят куркулями на своих ларях, не пользу, а в убыток трудятся?

- Оттого, что купцы наши о пользе отеческой мало радеют!

Петр вскинул брови на наглеца. Меншиков стоял рядом с безучастным видом, словно и не он бросил сейчас эту фразу.

Царь сунул в рот изгрызенную голландскую трубку, усмехнулся в ответ:

- Ну и ловок же ты парень, гляди, украду тебя у Лефорта!

Санька, подавая свечу, наклонился через стол и прошелестел так, чтобы слышал один лишь Государь:

- А и укради, жалеть-то не стану!

Петр потерялся от такой наглости, а Александр, поняв, что сболтнул лишнего, поспешил ретироваться от греха подальше.

- Кто таков?- почти любуясь, ткнул в спину удаляющегося Алексашки Петр. Лефорт помедлил с ответом, явно подбирая нужные слова.

- Мой комнатный мальчик. Слуга. Но по разумению и ловкости и приятному обхождению давно перерасти сие званье. Потому сказать нужно, - Франц потер тонкую переносицу холеным пальцем.

- Слуга, но для особых моих желаний.

Собеседник царя, пучеглазый Гамильтон, аж подавился вином, закашлялся; его торговый товарищ Смит принялся дубасить того кулаком по спине. А государь, ткнув Лефорта под бок локтем, громко захохотал.

Франц протестующе замахал руками:

- О нет! Госюдарь, господа не так меня поняли. Я уметь сказать другое. Мальчишка умен, быстр, хитер, с лошадьми управляется – заглядишься, понимает меня с полуслова. Желает о славе в воинском деле ...

А Петр, продолжая смеяться, ухватил Лефорта за плечо, шутейно потряс:

- Ишь, расхваливает, точно купец красный товар.

Санька носился по залу с маленькой лесенкой, поправляя оплывшие свечи, лавируя между танцующих гостей и спешащих с подносами слуг, когда Лефорт поймал его за рукав.

- Алексаша, други мой, Госюдарь где-то запропадать, поищи.

Царя он нашел в темных сенях уткнувшимся лбом в дверную притолоку: Петр видимо был сильно пьян, и старался придти в чувство в холодке. Санька успел вовремя, чтоб подхватить заваливавшегося на бок царя и прислонить к прохладной стене спиной.

- Государь, бояре-то Ваши царя потеряли, плачут... – Санька крепко обхватил руками Петра. - Мы одни здесь, или еще кто есть?

- Я-то может и один, а ты здеся кого другого жаждал встретить, да в такой тьме кромешной не того облапил?

Санька придвинулся совсем вплотную, ощущая сладко-хмельное дыхание Петра, выпалил с придыханием:

-Желанный-то кус да не мимо уст,- еще сильнее прижал к стенке молодого царя грудью, где неистово колотилось готовое выскочить сердце.- Вы давеча, государь, поцелуем изволили меня одарить, позвольте и мне в долгу не остаться.

Петр, чувствуя жар чужого тела, также с полустоном поддался вперед и, обхватив обеими руками голову Алексашки, встретился с ним губами.

«Удача что кляча: садись да скачи, а упал не кричи. Не упустить бы счастьице-то!»- Сашка, верно оценив диспозицию, пнул ногой соседнюю дверь и втолкнул государя в хозяйскую спальню. Там же, не разлепляя жарких объятий, принялся подталкивать к огромной французской кровати, на ходу ловко избавляя себя и царя от ненужного облачения.

Петр, споткнувшись о край, завалился на спину, с рыком потянул за собой Алексашку, путаясь в потемках в тесном платье, простынях, утопая в мягких подушках.

Санька, не поспевая за обезумевшим желанием, рьяно стаскивал царские штаны вместе с исподним, рвал через голову собственную рубаху, шарил жадными руками, покрывал поцелуями возбужденное и столь желанное тело своего государя. Царь был явно неопытен, горяч и нетерпелив, обвивал руками его крепкое ладное тело, обхватывал ногами бедра, отвечал на поцелуи невпопад, тычась губами то по затылку, то в лоб, то в шею. И когда Петр, не зная как это делается, хмельной не столько от крепкого вина, сколько от Алексашкиных жарких ласк, выпалил совсем уж глупость:

- А делать-то што?

Санька звонко рассмеялся, откатился в сторону, прихватил царское ухо губами, со страстью выдохнул:

- Видал когда-нибудь, как кобель суку обхаживает,– И, получив утвердительный кивок, сам встал на четвереньки, опершись локтями на подушку.

Петр, пристроившись позади, влепился хищными пальцами в Сашкины бедра, рванул на себя и резким толчком вогнал в него нетерпеливый и воспламененный мужской уд. Александр качнулся навстречу Петру раз… другой… и, поймав его ритм, начал двигаться вместе с ним. Насаживая Алексашку на себя, Петр стал двигаться все резче и резче. Гибкое стройное тело было податливо, и Александр лишь тяжело вздыхал, когда он слишком грубо входил в него все глубже и глубже.

Санька, вжимаясь головой в подушку, кусал себе губы, пытался сдерживать стоны. Два тела слились в одной горячей адской пляске ... Петр, все ускоряя и ускоряя неистовые толчки, не церемонился и себя не сдерживал, прерывая гортанными вскриками Алексашкины тихие всхлипы. Еще минуту и все было кончено. Петр устало рухнул на кровать, подмяв под себя Саньку.

Петр сладко потянулся на беспощадно скомканной постели и в истоме закатил глаза.

Прохладная Сашкина рука нежно скользила по влажной, блестевшей от пота коже государя. Прислушиваясь к размеренному, спокойному дыханию царя, Александр тихо лежал рядом, ему казалось, что дом тоже утих и успокоился, пьяные гости разъехались по домам или спят, и в целом мире больше нет никого, кто мог бы помешать его блаженству.

И тут под окнами, в парке стрельнула первая ракета, взвилась вверх и рассыпалась цветными искрами в черном безоблачном небе. Завертелись огненные колеса, затрещали искряные фонтаны.

- Гляди, Алексашка, фейерверк! - Царь точно маленький ребенок подскочил на кровати и, как был голяком и босой, бросился к окну. Потряс и с силой распахнул смерзшиеся рамы. В жарко натопленную спальню ворвался ледяной воздух, остужая разгоряченные тела юных согрешников.

- Да ты что, Государь, застудишься! – Санька скользнул следом, подхватив пуховое одеяло, прижался всем телом к молодому царю, укутывая обоих.

Ракеты взмывали в воздух, огненными змейками освещали заворожено глядящего на огненную потеху лицо Петра. Обхватив голый живот государя руками, Алексашка зажмурился и осторожно положил подбородок на плечо царю. Он не хотел думать о прошлом, не мог предвидеть и будущее. Он знал только настоящее, а в настоящем он был счастлив.

Они так и стояли у раскрытого окна, любуясь огневым буйством, когда Петр, чуть склонившись и прижавшись к Алексашкиной щеке, повелительным тоном сказал:

- Придешь завтрово в Преображенское. Жалую тебя своим денщиком. Только, чур, чтоб потешал меня без передыху.