Название: Кленовый сироп: Зрелость

Автор: Jean–Paul

Категории: slash

Фэндом: Шерлок Холмс

Герои: Шерлок Холмс/Джон Уотсон

Рейтинг: NC–17

Содержание: Продолжение к фику Кленовый сироп: Молодость".

Общее содержание дилогии: Американский сериал с Бэзилом Рэтбоуном и Найджелом Брюсом имеет свои достоинства и недостатки. В серии "Багровый коготь" герои делят гостиничный номер, но не постель. Внешность героев та же, что и у актеров.

Предупреждение: OOC.

Дисклаймер: Эти герои не приносят мне дохода. Безумство поведения героев – на моей совести.

Мне грустно как всегда в одинокие бессонные ночные часы. Если бы была жива Мэри, она бы не отпустила меня в эту поездку. Канада, хоть и подвластна Британской короне, но слишком далека от ее берегов.

Мэри было трудно без меня и я тысячи раз проклинал свою беспечность и невнимательность к ней. Как истинный тори я продолжал заниматься своими делами, оставив ее один на один с моим ребенком внутри. Двое суток меня не допускали в спальню. Я чуть не избил сиделку и двух врачей. Я осознал происшедшее, когда доктор Мэтью Фреш вышел оттуда с посеревшим лицом, и я понял, что никто не выжил. Даже лучший акушер Лондона не смог ничего сделать. Это был мальчик. Она умерла из–за меня.

А тогда, тысячу лет назад, за пару лет до моей женитьбы, вернувшись из Йоркшира, мы с соседом довольно быстро пришли к выводу, что грешные утехи вполне подходят нам обоим. Я давно признавался себе, что мое влечение к Шерлоку Холмсу основано не только на физиологии, но и на душевной привязанности, и не был уверен, догадывался ли он о моих чувствах, но теперь каждый раз, когда он входил в мою спальню, я знал, что взаимно любим.

Довольно скоро я обнаружил, что рассказ о деле с содомитом был выдумкой. Холмс признался в этом примерно через месяц и я удивился его находчивости.

"– Как вам не стыдно? – мне оставалось только рассмеяться своей доверчивости.

– Я был на грани, милый Уотсон, ведь я грезил о вас с момента нашего знакомства. Если бы вы отказали мне, я не знаю, что сделал бы. Наверняка, что–нибудь безумное, – Холмс курил прямо в постели.

– Вы врали мне, что неопытны, – я очень хотел отвесить ему подзатыльник.

– Нет, это была правда, – он повернулся ко мне и улыбнулся.– Я никогда не был с другим мужчиной. А вы?

Вопрос был неожиданным и я немного растерялся.

– Я... – ну не признаваться же ему во влюбчивости. – Холмс, дружище, я...

– Опытный совратитель частных детективов.

– Нет, сыщик у меня первый, – усмехнулся я. Не мог же я тогда признаться в богатом опыте. – Студенты, солдаты. Буква "S" – моя слабость.

Мы встречались в моей спальне раз или два в неделю. И намного реже, если у Холмса не было дел. Кокаин делал его равнодушным. В такие недели я ненавидел Холмса также сильно, как и любил.

– Что вы на меня так смотрите? – он лежал на диване в гостиной, язык еле ворочался.

– Ничего,– я просматривал свою первую рукопись, которая только что вернулась от Дойла, литературного агента, который сделал множество помет на ее полях.

– Врете, – он взмахнул рукой, – вы все время мне врете.

– Я?! – моему возмущению не было предела. – Я никогда не врал вам!

– Врете, – Холмс закрыл глаза и замолчал. Неожиданно я понял, что он говорил не со мной.

Осенью мы перешли грань разумного. Он вновь был инициатором. Вернувшись довольно поздно из оперы, мы разошлись по своим спальням, но через полчаса он постучался ко мне.

– Можно войти, Уотсон? – я уже лег, но еще не погасил лампу.

– Конечно, – я отбросил край одеяла и Холмс привычным движением закрыл дверь на ключ.

– Я бы хотел попросить кое о чем, – он осторожно потянул за тесемки мою рубашку.

– Слушаю, – я давно не прикасался к нему и был рад ощутить его тело в своих руках.

– Ты мог бы сделать кое–что, Джон?

– Что угодно, Шерлок, – я сунул руку в вырез его сорочки.

– Ты не мог бы взять меня кхм… целиком? – я не сразу понял, что он имеет ввиду. Когда смысл дошел до меня, я остановился. В синем газовом свете он показался инфернальным чудовищем, присланным украсть мою душу.

– Ты понимаешь, о чем просишь?

– Да. Я прочитал кое–что и решил попробовать.

– Шерлок, дорогой, я бы с радостью, – в голове закрутились детские вопросы, вроде, "должен ли джентльмен смотреть, как мочится другой джентльмен" или "удобно ли сморкаться в подол маминого платья, если тебя никто не видит", – но...

– Ты считаешь это слишком интимным?

– Я считаю это чреватым нехорошими последствиями.

– Какими? – о, это нездоровое любопытство!

– Например, – я взял его руку и направил к своим гениталиям, – размер этого несколько не совпадает с размером вот этого, – я схватился за его ягодицы.

– Другим же это удается, – Холмс не отступал, сжимая мой тяжелеющий пенис.

– Они пользуются вазелином.

– Хочешь сказать, что у тебя он кончился? – не надо меня подзадоривать. – Или что ты боишься испачкаться? У меня кхм… довольно регулярно…

– Нет, я не брезглив, – я знаю, насколько вы регулярно, сударь! Ватер–клозет находится за стеной моей спальни. Если Холмс что–то решил для себя, то обязательно добьется, но я не менее упрям. – Но, во–первых, я боюсь разорвать тебя так, что ты месяц не то, что сидеть, ходить не сможешь. Во–вторых, я не уверен, что тебе понравится.

– А в–третьих? Всегда бывает в–третьих.

– Нет никакого в–третьих.

– Тогда давай отбросим твои сомнения. Ты почти то же самое говорил, когда учил меня делать это ртом.

– Это совсем другое, – я отвел его руку от своей щеки. – Это больно. Очень больно.

– Я потерплю, – он вновь целовал меня и действовал руками очень эффективно. Я сдался.

Мне показалось, что ему было не просто больно, а слишком больно, чтобы он мог это вынести. Я уложил его лягушкой, обильно смазал и его и себя вазелином, но когда я сделал первое движение внутрь, он громко закричал и попытался вырваться.

– Тихо! Тихо! – я навалился сверху, не давая ему освободиться. – На, закуси, сейчас будет легче.

Он закусил край подушки. Я видел, как он покраснел, как от напряжения на лбу и шее набухли вены, как выступила испарина, но я знал, что нельзя останавливаться. Я насадил его полностью, чтобы разработать, и вышел обратно. С одной стороны, по своему опыту я знал, что нельзя протискиваться сразу так глубоко, но с другой мне хотелось дать ему полное представление о том, что это такое. Я резко вошел в него и вновь вышел, чтобы войти под другим углом. Холмс задыхался, сжимая зубами подушку, комкал простыню, пот стекал с него ручьями, но больше я не услышал ни звука. Он был слишком желанен и слишком доступен, поэтому все закончилось довольно быстро. С трудом разогнув ноги, Холмс вытянулся и открыл глаза.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил я.

– Как шлюха,– он хрипло засмеялся. – У женщин первый раз так же?

– Нет. Только если ошибаются отверстием.

– Ты циник, Джон, – он кладет мне на живот руку. – А ноги всегда при этом отнимаются?

– Не должны, – я встревожился. – Опиши симптомы.

– Дорогой доктор, я слишком измотан, чтобы описывать свои ощущения от пребывания вашего гигантского органа во мне. Позже. Кстати, мне нужно в уборную, иначе сделанная вами клизма вытечет на постель.

– Черт! – я совсем забыл об этом. – Иди скорее.

– Ха! Будто я могу встать, – но он тут же рывком встал и, накинув халат, вышел из моей спальни, чтобы вскоре вернуться в нее".

Это канадское путешествие обошлось дорого. Впрочем, для увеличения дохода можно переделать какой–нибудь из рассказов в пьесу и продать американскому театру. Вот "Пестрая лента", например. Бутафорский удав шлепается с гулким ударом на сцену, актеры энергично лупят по нему чем попало, публика ликует. Да, сборы будут неплохие.

"Нам давно надо было объясниться, но это произошло внезапно. Обычный вечер, я только вернулся. Шерлок Холмс приклеивает вырезки в свой альбом. На лице задумчивая мина. Но нарочитая небрежность, с которой он шлепает кистью по газете, не обманывает меня. Он ждет выяснения отношений и предоставляет мне первое слово.

– Холмс, нам надо поговорить, – эта банальная фраза внезапно срывается у меня с языка. Он делает серьезное лицо.

– Я слушаю, Уотсон.

– Я хочу узнать... – слова кончаются, когда я смотрю в его глаза. В них пустота и напускная вежливость.

– Говорите, Уотсон.

– Я хочу, чтобы между нами все было предельно ясно.

– Неужели, Уотсон? Мне кажется, между нами и так все ясно. – Холмс возвращается к своим заметкам.

– Я думаю, что, – не могу же я избить его,– нам не стоит больше...

– Уотсон, – Холмс вновь поворачивается ко мне, и мое сердце сжимается, – между нами все предельно ясно. Я не нуждаюсь в руководстве. Если вы думаете, что я настолько глуп, чтобы вновь претендовать на что–то, то вы ошибаетесь.

– Отлично. В таком случае, я хочу сообщить вам, что я и мисс Морстен хотим объявить о нашей помолвке в следующий вторник.

– Я приму это к сведению, Уотсон, – Холмс клеит вырезку вверх ногами, а может, это мой мир перевернут вниз головой. Сердце побаливает, но я давно уговариваю себя, что это межреберная невралгия.

– Ну и как она? – спрашивает Холмс, не отрываясь от своего занятия. Я понимаю, что это о Мэри.

– Прекрасно. Сегодня водил ее в Национальную галерею.

– Наглядно демонстрировали разницу полов?– выражение лица не меняется.

– Вы забываетесь, Холмс! – главное не пустить в ход кулаки.– Она лучше вас осведомлена о том, в чем наша разница.

– Так легко отдалась? – он вытирает клеевую кисть о рукав халата.

– Как Вы смеете?! – я глубоко дышу, чтобы все–таки не броситься на него и не ударить кулаком прямо в этот высокомерно торчащий орлиный клюв. Кажется, он меня провоцирует. – Вас это не касается.

– Очень хорошо, Уотсон, – он захлопывает альбом и встает. – Примите мои поздравления.

Дверь в спальню Холмса с грохотом захлопывается, и я осторожно опускаюсь в кресло. Сердце болит, отдает в левое плечо, тянет в предплечье. Осторожнее, доктор, осторожнее. Помните о вашем давлении. Никаких потрясений, думай только о приятном, Джон. Тебя ждет Мэри, милая Мэри.

После этого разговора почти полгода мы сталкиваемся едва ли раз–два в неделю. Никаких совместных завтраков, обедов, ужинов. Сначала мы здороваемся сквозь зубы, потом просто не обращаем друг на друга внимания. Легкого кивка достаточно.

Холмс не приглашает меня выслушать рассказ какого–нибудь очередного клиента, не зовет с ним в поездки, которые длятся довольно подолгу. И слава Богу! Я занят хлопотными делами: надо покупать практику, искать жилье, готовиться к свадьбе, развлекать Мэри.

Иногда я слышал по ночам звуки его скрипки, но ни разу мне не пришло в голову постучать к нему в дверь. Я не могу простить измену.

Измены. Теперь–то я знаю, что я не единственный. Многие касались тебя, многих касался ты. Я верил тебе, не замечал и понял только тогда, когда ты окончательно перестал приходить ко мне. И когда, пересилив свою скромность, я сам вошел к тебе, и ты не выгнал меня, я понял, что наша дружба стала иной, отстраненной.

Я сжал тебя там и ты со свистом втянул воздух через сжатые зубы. Я осмотрел то, что было в моей руке, и сразу поставил диагноз – порвана уздечка. Ты замолчал и отвел глаза. И только через пару месяцев я осмелился попросить объяснений. Ты сказал: "Виновен по всем пунктам", и назвал имена и время. Последнее из них было "М.", что поразило меня как гром. Я промолчал, выпил с дюжину порошков, и на другое утро отправился на Хайли–стрит, чтобы проверить себя на наличие болезней. Это событие подвигло меня на решение переменить свою жизнь, и вскоре я встретил достойную девушку – Мэри Морстен. Именно ее именем я воспользовался, когда писал свой второй роман, что породило странные слухи о все–таки найденных мной несуществующих сокровищах Агры, к которым мы с Мэри не имели никакого отношения.

Нужно ли говорить, что Шерлок Холмс не пришел на свадьбу, хотя и был приглашен. Я надеялся до последней минуты, но он появился на пороге моей новой квартиры только через полгода. Бледный, тощий, нервный, Холмс просил о помощи и я не мог отказать ему. Мы ни разу не заговорили о прошлом: мне казалось, что жизнь обоих устроена, и мы опять можем быть просто друзьями.

Он сделал мне интимное предложение только один раз. Мы ехали в Швейцарию. В маленькой французской гостинице он вошел ко мне в номер и встал на колени, умоляя о прощении и заверяя в своей любви. Я простил, но не хотел близости. Он бежал от М., чья неистовая любовь (или ненависть) перешла границы разумного. Холмс целовал мои руки, его глаза были влажными от слез, но я не уступил, только утешал отческими поцелуями. Я поверил, что он хочет вернуть мирные времена, когда мы могли часами лежать в постели и не думать о неприятностях и смертельной опасности, но не мог изменить Мэри. М. убил бы меня, если бы узнал о нас. И когда Холмс и М. погибли, я был рад, что успел помириться с ним. Но потом Холмс воскрес".

Часы в гостиной бьют очередную половину, когда Холмс появляется. Мой друг пытается нащупать в темноте обстановку, но, чертыхаясь сквозь зубы, спотыкается.

– Не спите, Уотсон?

– Нет, Холмс. А как вы узнали? – как обычно, разыгрываю удивление. Ему все больше нравится быть на высоте, хотя все его приемы и мои интонации прекрасно известны нам обоим.

– Элементарно, друг мой. Вы не храпите.

– Опять издеваетесь. Я не виноват!

– Да, никто не виноват в том, что вы храпите, – он зажигает, наконец, свечу и начинает раздеваться. Сбрасывает резким движением запылившийся пиджак, сдергивает подтяжки, все остальное, и через минуту самоуверенный красавец сидит на своей кровати в шаге от меня и еле слышно насвистывает веселый мотивчик. Все было бы хорошо, если бы он не сидел абсолютно обнаженным, даже не прикрывшим чресла простыней, и не откинулся, опираясь на вытянутые руки, совершенно не замечая той неловкости, которую я испытываю. Вдруг тихий свист замолкает, и Холмс будто прислушивается.

– Что такое, Холмс?

– Ничего, дорогой друг. Говорите тише, – внезапно простыня падает на пол, а Холмс пересаживается на мою кровать. При свете единственной свечи его лицо приобретает необычную мягкость. Я как всегда жду, когда он соизволит объяснить свои действия. Он долго рассматривает мое лицо, воротник ночной рубашки и только потом заключает:

– Вам надо уснуть, Уотсон.

– Хо, я и без вас это знаю, – я поправляю одеяло, выпростав из–под него руку. – Вы меня нервируете.

– Успокоить? – он улыбается кривой улыбкой и мне становится нехорошо. Что происходит? Я верно понял намек?

– Нет, спасибо.

– Я предлагаю не кокаин, – уточняет он, облокотившись мне на живот. – Просто расслабиться, – он помолчал. – Доставить друг другу удовольствие.

– Вы с ума сошли, дружище, – мне показалось, что я сплю и вижу свой худший кошмар последнего десятка лет. Значит, я все понял правильно. – Мы не у себя дома.

– Хотите сказать, что смогли пойти на это на Бейкер–стрит? – его бровь иронично поднимается. – Мы же договорились никогда не делать этого дома.

– Когда это? Я имею в виду, что мы не одни в этом доме и это глупо.

– А если тихо? – он почти вдавливает свой острый подбородок мне грудь, шепча это.

– Тихо? Вы слышите, как скрипит это чудище? – я давлю локтями на матрас, и кровать издает жалобный писк.

– А если на моей? Хотя, мне кажется, они одинаковые.

"Черт побери, будь стоек, Джон", – говорю я себе.

– Ложитесь спать, Холмс.

– Мне вас не уговорить? Нам обоим это пошло бы на пользу, – он тянет ладонь к моему лицу, и я шлепаю его по пальцам.

– Брысь! В самом деле, Холмс, вы с ума сошли!

– Я всегда считал себя сумасшедшим не более, чем вы – себя.

– Да, я псих, что веду разговор на эту тему. Идите на свою кровать.

– А вы научились мне отказывать, Уотсон, – он грустно улыбается и встает. Когда я вижу его исполосованную старыми шрамами спину, мне становится горько от воспоминаний.

– В самом деле, Холмс, на что вы рассчитывали? – он резко оборачивается, смотрит на меня удивленно. Мой взгляд скользит по его атлетической фигуре, задерживается, где не надо. Пролетает мысль "Слава Богу, все на месте". Это злит меня больше, чем то, что он говорит.

– На понимание, Уотсон. На взаимность.

– Взаимность? – я сажусь, проклятая кровать омерзительно стонет. – Взаимность? Да вы за десять лет ни разу не подошли ко мне, не обмолвились ни единым словечком, не…

– Тише! Тише, Джон! – он садится обратно и берет мое лицо в ладони.

– Ты ни разу не пришел ко мне за все десять лет!

– Я виноват, Джон, виноват!

– Ни разу ничего не сказал! Что я должен был думать?! Ты вернулся совсем другим. Ты прежний умер в Швейцарии!– я почти плакал, шепча слова ему в плечо.

– Прости, Джон, прости, – он гладил меня по голове, говоря эти ничего не значащие извинения. Он него исходил знакомый запах горького табака и немытого тела. Когда–то, задолго до его "смерти", я с ума сходил от этого запаха, не говоря уже про прикосновения к его обнаженной коже. Но теперь, когда мы уже десять лет просто друзья, я не мог воспринять это иначе. Не должен. Он всего лишь друг, а не тот человек, которого я любил когда–то.

– Тебе просто надо хоть кого–нибудь, верно? – хочется ударить его побольнее, но не до смерти.

– Ты глупец, Джонни. Мне нужен ты, – он врет, как всегда лгал мне в такой ситуации, пытаясь заставить меня уступить ему. Даже когда приходил от шлюх из содомитских публичных домов и от него несло дешевым одеколоном. Даже когда он спал с М. Даже когда они убили друг друга. И я всегда верил, но не сейчас.

– Шерлок, ты понимаешь, что делаешь? – как непривычно сейчас звучит его имя. Я отвык произносить его, глядя ему в глаза.

– Да, Джонни, – он целует меня в щеку, и я делаю все, чтобы он не поцеловал меня в губы. Отворачиваюсь, утыкаюсь ему в ключицу, глажу его по щеке, ерошу напомаженные слипшиеся волосы, только бы он не добрался до меня. Если он это сделает, я потеряю власть над собой и опять согрешу против себя, против закона, против Бога. Я хочу спокойствия, хочу забыть все, что было между нами. Я хочу, чтобы мы оставались друзьями и чтобы годы одиночества не оказались ошибкой.

– Нет, Шерлок, не надо, – прошу я.

– Почему, Джон? Ты же хочешь этого не меньше, чем я.

– Ах, Шерлок! – почему–то становится смешно и это приводит меня в чувство. Я сразу нахожу слова и смотрю на него с улыбкой. – Ты хоть подумал, сколько мне лет? – как мне нравится его недоуменный взгляд! – И что я вешу не меньше быка? – он стал почти серьезен. – И что у меня уже совсем не те потребности, что были когда–то? – как же мне нравится смущать его!

– Я не…

– Подумал? Ты думаешь только о делах, Шерлок. Ты не думал обо мне, о моих чувствах все эти десять лет. Так чего же ты хочешь теперь? Что я с радостью брошусь в твои объятия и буду также хорош, как в молодости? Нет, дорогой друг, – теперь я поглаживаю его по плечу. – Я тоже изменился не в лучшую сторону. Я тоже другой.

– Я не знаю, что сказать, Уотсон, – минута близости кончилась, как только он назвал меня по фамилии. – Вы правы, как всегда. Я – эгоист. Я должен был сказать вам по возвращении, что по–прежнему люблю вас, но это было бы неправдой. Я не должен был быть таким холодным. Но я искренне полагал, что мы не должны продолжать наши и без того сложные отношения.

– Так чего вы хотели сейчас? Соблазнить меня, как когда–то? – я хмыкнул.

– Да, Уотсон, как не нелепо. У меня потребности в кхм… – почему ты не можешь назвать вещи своими именами? – физической близости тоже уже не те, но все же я иногда хочу вас.

– Вы слишком откровенны, Холмс. Поймите, я не могу рисковать. Больше не могу.

– Я понимаю, – он встал и улегся на свою постель. Это дало мне шанс разглядеть его еще раз. Он по–прежнему в прекрасной форме, не то, что я. Если бы я был поджарым, как при нашем знакомстве, и таким же безрассудно влюбленным, я бы не задумываясь уложил его и сделал то, что он хочет. Но теперь это просто нелепо. В моем возрасте! С расплывшимся телом, когда я похож на глупого седого бобра! Разве он может хотеть меня по–настоящему? Нет, это бред уставшего от напряженного расследования детектива, у которого нет с собой кокаина.

– Неужели за это время вы не нашли себе кого–нибудь помоложе? – я улыбаюсь в усы, не ожидая лживого ответа. Конечно, сейчас он будет говорить правду назло себе.

– Нашел, – шепчет он.

– И?

– Бесполезно.

– Кстати, – я выдержал идеальную паузу, – я знаю, что у вас и сейчас кто–то есть.

– Откуда? Ах, да, вы подсмотрели мои телеграммы.

– Да, вы бросаете их, где не надо. Надеюсь, это достойный человек.

– С ним не так, как было с вами. Он действительно моложе, но с ним скучно. Мы уже давно не кхм…

– Поэтому вы снова делите квартиру со мной, а не с ним.

– Дедукция в действии, Уотсон. Вы отказали мне из–за него?

– Вы сказали, что разлюбили меня еще до возвращения, – я веду себя как ревнивец. – Это правда?

– Джонни! Черт тебя побери, Джонни! – шепот зло разрезал темноту. Он встает и снова садится рядом со мной, сжимает мою ладонь, и я боюсь, что сейчас притяну его к себе и пропади все пропадом. – Я всегда любил тебя, люблю и буду любить. Всегда, понимаешь? Даже когда у меня были… другие. Я сказал, что разлюбил, потому что со мной происходило что–то ужасное: когда я увлекся другим, и все изменилось, когда ты женился, и те три года путешествий… я ни на один день не забывал о тебе. Я не знал, что с собой делать, когда вернулся. И потом, когда наша жизнь устоялась, я думал о тебе каждый божий день.

– Почему же ты?.. – я не смог закончить вопрос, голос перестал меня слушаться.

– Да потому же, почему ты отказываешь мне сейчас. Я был уверен, что ты стал солидным человеком, что стараешься забыть ошибки молодости, что тебе это не нужно. Ты ни разу не проявил интереса к моей личной жизни. Как я мог заставить тебя быть снова со мной? Ты бы отверг меня, как сейчас!

– Если бы ты сразу по возвращении пришел ко мне, я бы принял тебя.

– Как ты себе это представляешь? Ты же был женат, у тебя была другая жизнь.

– К твоему возвращению я уже овдовел, Шерлок. Ты нафантазировал себе. Я женился, потому что был уверен, что больше тебе не нужен. Ты был мне тогда так необходим, но у тебя были другие интересы, более яркие, чем я. Что я мог сделать?

– Значит, я плохой детектив. Я думал иначе. Но ведь ты меня все еще любишь? – о, нет! Искреннее раскаяние на его лице парализующее действует на мою волю. Я уговариваю держать себя в руках, ведь я знаю, что за этой сиюминутной вспышкой последуют недели, если не месяцы отчуждения, как бывало когда–то. Наша сущность не меняется: моя – доверчивая, его – шулерская.

– Равно, как и ты меня.

– Touche!

– И что же нам теперь делать?

– Спать, Уотсон, спать, – Холмс наклоняется, я обхватываю его обнаженный торс руками, голова идет кругом, и я делаю то, чего потом не прощу себе – проявляю слабость, ведь это совсем не то, чего я ожидал от разговора. Темнота скрывает наш первый за черт–знает–сколько–лет интимный поцелуй, ради которого я когда–то был готов отдать жизнь, а теперь вновь готов пожертвовать своей честью и спокойствием. Я с бегеможьей изящностью роняю сыщика на дощатый пол между кроватями, грохот падения слышен во всем отеле, на его лопатках сразу появляются кровоподтеки, а на моих коленях ссадины. Я засаживаю ему за все четырнадцать лет лжи, измен, непонимания. Наутро хозяева–французы будут косо на нас смотреть, а Шерлок будет вести себя так, будто ничего не произошло. Впрочем, садясь за завтрак и обмакивая в кленовый сироп оладьи, он будет слегка хмуриться, поглядывая в мою сторону. Он будет злиться, как в молодости, на мою неуемность. Но ведь сам напросился, да простит меня Бог!